Портрет
воскресенье, 13 декабря 2009 г.
суббота, 14 ноября 2009 г.
CHARLES V
A History of All Nations
Volume XI
The ¬Age of The Reformation
¬By
¬Martin Philippson, Ph.D.
¬Formerly Professor of History in the Universities of Bonn and of Brussels,
¬Author Of "The Age Of Louis Xiv.', "History Of Prussia From ¬The Death Of Frederick The Great," "History Of ¬The Reign Of Mary Stuart," Etc.
¬ Translated Under The Supervision Of
¬John Henry Wright, Ll.D.
¬Professor of Greek In Harvard University And Dean Of The Oraduate School,
Editor-In-Chief of The "American Journal of Archaeology, Second Series"
¬ Volume XI
¬Of
¬A History of All Nations
¬ Lea Brothers & Company
¬Philadelphia And New York
¬1905
¬Volume XI
¬of
¬A History of All Nations
53
CHAPTER II.
¬CHARLES V.
¬NEVER in the history of mankind did a child come into the world with the promise of a grander future than the boy Charles, who, on February 24, 1500, was born in Ghent to Philip of Austria and the Spanish Infanta Joanna. His parents were already lords of a great and rich domain — the seventeen Provinces of the Netherlands, then the most populous and prosperous country in the world, and the Free County of Burgundy (Franche-Comte). His probable inheritance from his grand-parents was much more brilliant. His father's father was the Emperor Maximilian I., who would leave him the German possessions of the House of Hapsburg and their claims to the imperial crown ; his mother's parents, Ferdinand and Isabella, were to give him the whole Spanish peninsula (with the exception of Portugal), as well as Naples, Sicily, Sardinia, and the sovereignty over the limitless lands of the newly-discovered western continent. Thus one-half of the civilized World was one day to belong to this Charles ; he was to secure mastery of the world, and then fulfil the fond hopes of great power which had ever floated before the mind of Maximilian and his Hapsburg predecessors. Meanwhile, this future ruler of the world led a far sadder youth than falls to the share of most children. He never knew what tender parental care was. Before he was two years old his parents went to Spain to secure recognition by the Cortes of Castile and Aragon of their claim to the succession of the crown of those two countries. Philip returned to the Netherlands first, in 1503 ; Joanna remained a year longer in Spain, and gave birth to a second son, Ferdinand. There was little affection now between the husband and wife ; Philip, weary of his not very prepossessing wife, sought love adventures elsewhere ; while Joanna, who really loved her husband passionately, had her naturally gloomy spirit made more wretched by his faithlessness.
This ill-mated pair cared little for their eldest son, and in January, 1506, both left him again to go and take possession of the throne of Castile, left vacant by the death of Isabella the Catholic. The father never saw his son again, for Philip died suddenly on September 25, 1506, in his twenty-eighth year. Joanna was shut up in the royal castle of Tordesillas by her father Ferdinand, who declared to the world that she had gone insane from grief over her husband's death, but who in reality wished to secure the throne of Castile for himself. Charles was thus left practically an orphan. Though Charles became nominally ruler of the Netherlands, Emperor Maximilian, as his guardian, entrusted the government of these provinces to his daughter, Margaret of Austria, who was greatly loved in the Low Countries, and who had the care of her nephew's education. He was surrounded exclusively by Netherlanders. His chief tutor was William of Croy, lord of Chievres, an ambitious, but really inferior man, who sought to win his pupil's favor by obsequious affability. Adrian Floriszoon, a Louvain professor of moderate ability, who acted as private tutor, inspired the young prince with an ardent zeal for the Catholic faith in its purer form. History was a favorite study with Charles. In other branches, especially in Latin, he made but slow progress, and had no interest in scholastic pursuits. He had a much keener zest for the acquisition of knightly accomplishments, and, till ill-health interfered, was expert in tournaments, in dances, and even in bull-fighting. From his grandfather, Maximilian, Charles inherited also a passionate love for hunting. But what was most noteworthy was the grave and dignified earnestness which was early developed in his character. He always retained a grateful memory of his tutors, and, as he grew up, Chievres became his principal adviser. In 1515 he was formally declared of age. But the calm, circumspect, apparently unintellectual young Duke of Luxemburg, withered by a joyless youth, still continued after 1515 to leave the cares of government in the hands of Chievres and his other favorites. These, nearly all of French origin, drew him into the French party in European politics, and succeeded in fostering in him a violent hatred for his grandfather, Ferdinand, who was withholding from him his Castilian inheritance.
On the first day of January, 1515, Louis XII. of France suddenly died; an excellent and well-loved ruler, who, however, had been unfortunate in his foreign politics, having lost Naples to Spain, and Milan, to which he had claims, to yoimg Massimiliano Sforza. As he left no male heir, he was succeeded by his cousin and son-in-law, Francis of Angouleme, of the younger line of Valois-Orleans. Francis I. had many brilliant qualities ; he was ardent and ambitious, cultivated, fond of poetry and art, and in short, the most elegant cavalier in his kingdom. But these gifts could not atone for his great faults — an unbridled love of pleasure, gross immorality, and a despotic love of power. He lacked perseverance, and took no genuine interest in the welfare of his people. His mother, Louise of Savoy, by encouraging his vicious propensities, had obtained an overwhelming influence over him.
¬A prince like Francis I. (Fig. 11), ambitious and fond of glory, was naturally eager to repair the defeats suffered by French arms in the last two centuries. He first took up, therefore, the task already begun by his predecessor — the con(piest of Milan. In order to cover his rear ¬against the threatening hostility of old Ferdinand the Catholic, Francis was glad to make a friendly treaty with the government of the Netherlands (March, 1515).
¬The prospects of the young king of France were at this time most favorable. Ferdinand was unfit for vigorous action, on account of sickness and old age; Emperor Maximilian, as usual, was without funds; and Charles, the heir of both, was his friend. Francis had to deal, therefore, only with Massimiliano Sforza's mercenary troops, the Swiss. Against these he had an army of 70,000 men, among whom were $20,000 German foot, and GOOO German cavalry, together with 370 cannon. In addition, Venice had promised him assistance. At Marignano, near Milan, the decisive battle was fought. On the first day the Swiss, though numerically inferior, were successful ; un the following day (September 14, lölö), the struggle was renewed, when the Swiss .suddenly heard in their rear the cry " San Marco." The Venetians had come to help the Frent'h. The Swiss now retreated in good order, first to Milan, finally into Switzerland. The battle of Marignano had a stunning effect. Though the Venetians had decided the victory, the French assumed the whole glory of it. For the first time in two hundred years the Swiss had been defeated in the field. The charm of their invincibility was broken, and seemed to have passed over to their conquerors. Spanish and papal troops retreated, without a blow, into the States of the Church and Naples. Massimiliano Sforza capitulated, and was sent with a suitable retinue to France, where he spent fifteen years in retirement. The whole duchy of Milan fell into the hands of the French. Pope Leo X. went over to their side, with his relatives, the Medici of Florence. By the treaty of Viterbo, Francis confirmed to the pope the possession of the States of the Church, and to the Medici the sovereignty of Tuscany ; as a return, Leo conceded to the French king the duchy of Milan, Parma, and Piacenza. This secular agreement was followed by a religious one, the Concordat of 1 516 : in return for important pecuniary advantages, the pope agreed to leave the whole management of the Gallican church in the hands of the crown. Francis was thus triumphant on all points, and his fame in Europe unbounded.
Никогда в истории человечества не появлялся на свет ребенок с надеждами на более великое будущее, чем мальчик Карл, который 24 февраля 1500 года родился в Генте у Филиппа Австрийского и испанской Инфанты Хуаны. Его родители были уже владельцами большой и богатой области — семнадцати провинций Нидерландов, в то время самой густонаселенной и преуспевающей страны в мире, и Свободного Графства Бургундии (Франш-Конте). Потенциальное наследство от его бабушки и дедушки обещало быть ещё более замечательным. Его дедом по отцу был Император Максимилиан Первый, который мог оставить ему германские владения Дома Габсбургов и их претензии на императорскую корону; родители его матери, Фердинанд и Изабелла, должны были отдать ему целый испанский полуостров (за исключением Португалии), так же как Неаполь, Сицилию, Сардинию и власть над безграничными странами недавно обнаруженного западного континента. Таким образом, половина цивилизованного мира должна была однажды принадлежать этому Карлу; он должен был реализовать надежды на самую большую власть, которая когда-либо проносилась перед умственным взором Максимилиана и Габсбургов — его предков.
Между тем, этот будущий правитель мира вел намного более печальную жизнь, чем выпадает на долю большинства детей. Он никогда не знал, что такое родительская забота. Ему ещё не исполнилось двух лет, когда его родители отправились в Испанию, чтобы обеспечить признание кортесами Кастилии и Арагона их притязаний на наследование владения этими двумя странами. Филипп возвратился в Нидерланды первым в 1503; Хуана осталась ещё на год в Испании и родила второго сына, Фердинанда. Супруги были мало привязаны друг к другу; Филипп, равнодушный к своей не очень привлекательной жене, искал приключений на стороне; Хуана же, которая страстно любила мужа, уже от природы имела угрюмый характер, а неверность мужа угнетала ещё больше.
Эта пара плохо подходивших друг к другу людей мало заботилась о своём старшем сыне, и в январе 1506 года они оба оставили его снова, чтобы отправиться овладеть троном Кастилии, оставшимся свободным после смерти Изабеллы Католической. Отец никогда больше не видел своего сына, поскольку внезапно умер 25 сентября 1506 года на его двадцать восьмом году жизни. Хуана была заперта в королевском замке Тордесильяс своим отцом Фердинандом, который объявил, что она сошла с ума от печали по смерти мужа, но который в действительности желал получить трон Кастилии для себя. Таким образом, Карл остался фактически сиротой. Хотя Карл стал номинально правителем Нидерландов, император Максимилиан, как его опекун, поручил управление этими областями своей дочери Маргарите Австрийской, которую очень любили в Нидерландах и которая заботилась об образовании своего племянника. Он был окружен исключительно нидерландцами. Его главным наставником был Гийом де Круа, сеньор Шьевр, честолюбивый, но недалёкий человек, который заискивал перед своим учеником с подобострастием. Затем его наставником стал Адриан Флорисзоон, лувенский профессор умеренных способностей (будущий папа Адриан Шестой), который внушал молодому принцу горячее рвение к католической вере. Он был членом религиозного движения devotio moderna (современная набожность), которое содействовало распространению грамотности в массах. История была любимым предметом Карла. В других науках, особенно в латинском языке, он успевал не очень сильно и не имел никакого интереса к схоластическим исследованиям. Намного больше он был увлечен рыцарскими занятиями и, пока не стало помехой плохое здоровье, был искусен в турнирах, танцах и даже в бое быков. От дедушки Максимилиана Карл унаследовал также страстную любовь к охоте. Но что был самым примечательным, так это серьезная и величавая вдумчивость, которая рано развилась в его характере. Он всегда сохранял благодарную память о наставниках и, когда вырос, Шьевр стал его основным советником. В 1515 он был официально объявлен совершеннолетним. Но спокойный, осмотрительный, очевидно невежественный молодой герцог Люксембургский, изнурённый безрадостной юностью и после 1515 года предоставлял заботу об управлении в руках Шьевра и других фаворитов. Они, почти все французы по происхождению, затягивали его во французскую партию в европейской политике и преуспели в создании в нем сильной ненависти к его дедушке Фердинанду, который отказывал ему в наследовании Кастилии.
Volume XI
The ¬Age of The Reformation
¬By
¬Martin Philippson, Ph.D.
¬Formerly Professor of History in the Universities of Bonn and of Brussels,
¬Author Of "The Age Of Louis Xiv.', "History Of Prussia From ¬The Death Of Frederick The Great," "History Of ¬The Reign Of Mary Stuart," Etc.
¬ Translated Under The Supervision Of
¬John Henry Wright, Ll.D.
¬Professor of Greek In Harvard University And Dean Of The Oraduate School,
Editor-In-Chief of The "American Journal of Archaeology, Second Series"
¬ Volume XI
¬Of
¬A History of All Nations
¬ Lea Brothers & Company
¬Philadelphia And New York
¬1905
¬Volume XI
¬of
¬A History of All Nations
53
CHAPTER II.
¬CHARLES V.
¬NEVER in the history of mankind did a child come into the world with the promise of a grander future than the boy Charles, who, on February 24, 1500, was born in Ghent to Philip of Austria and the Spanish Infanta Joanna. His parents were already lords of a great and rich domain — the seventeen Provinces of the Netherlands, then the most populous and prosperous country in the world, and the Free County of Burgundy (Franche-Comte). His probable inheritance from his grand-parents was much more brilliant. His father's father was the Emperor Maximilian I., who would leave him the German possessions of the House of Hapsburg and their claims to the imperial crown ; his mother's parents, Ferdinand and Isabella, were to give him the whole Spanish peninsula (with the exception of Portugal), as well as Naples, Sicily, Sardinia, and the sovereignty over the limitless lands of the newly-discovered western continent. Thus one-half of the civilized World was one day to belong to this Charles ; he was to secure mastery of the world, and then fulfil the fond hopes of great power which had ever floated before the mind of Maximilian and his Hapsburg predecessors. Meanwhile, this future ruler of the world led a far sadder youth than falls to the share of most children. He never knew what tender parental care was. Before he was two years old his parents went to Spain to secure recognition by the Cortes of Castile and Aragon of their claim to the succession of the crown of those two countries. Philip returned to the Netherlands first, in 1503 ; Joanna remained a year longer in Spain, and gave birth to a second son, Ferdinand. There was little affection now between the husband and wife ; Philip, weary of his not very prepossessing wife, sought love adventures elsewhere ; while Joanna, who really loved her husband passionately, had her naturally gloomy spirit made more wretched by his faithlessness.
This ill-mated pair cared little for their eldest son, and in January, 1506, both left him again to go and take possession of the throne of Castile, left vacant by the death of Isabella the Catholic. The father never saw his son again, for Philip died suddenly on September 25, 1506, in his twenty-eighth year. Joanna was shut up in the royal castle of Tordesillas by her father Ferdinand, who declared to the world that she had gone insane from grief over her husband's death, but who in reality wished to secure the throne of Castile for himself. Charles was thus left practically an orphan. Though Charles became nominally ruler of the Netherlands, Emperor Maximilian, as his guardian, entrusted the government of these provinces to his daughter, Margaret of Austria, who was greatly loved in the Low Countries, and who had the care of her nephew's education. He was surrounded exclusively by Netherlanders. His chief tutor was William of Croy, lord of Chievres, an ambitious, but really inferior man, who sought to win his pupil's favor by obsequious affability. Adrian Floriszoon, a Louvain professor of moderate ability, who acted as private tutor, inspired the young prince with an ardent zeal for the Catholic faith in its purer form. History was a favorite study with Charles. In other branches, especially in Latin, he made but slow progress, and had no interest in scholastic pursuits. He had a much keener zest for the acquisition of knightly accomplishments, and, till ill-health interfered, was expert in tournaments, in dances, and even in bull-fighting. From his grandfather, Maximilian, Charles inherited also a passionate love for hunting. But what was most noteworthy was the grave and dignified earnestness which was early developed in his character. He always retained a grateful memory of his tutors, and, as he grew up, Chievres became his principal adviser. In 1515 he was formally declared of age. But the calm, circumspect, apparently unintellectual young Duke of Luxemburg, withered by a joyless youth, still continued after 1515 to leave the cares of government in the hands of Chievres and his other favorites. These, nearly all of French origin, drew him into the French party in European politics, and succeeded in fostering in him a violent hatred for his grandfather, Ferdinand, who was withholding from him his Castilian inheritance.
On the first day of January, 1515, Louis XII. of France suddenly died; an excellent and well-loved ruler, who, however, had been unfortunate in his foreign politics, having lost Naples to Spain, and Milan, to which he had claims, to yoimg Massimiliano Sforza. As he left no male heir, he was succeeded by his cousin and son-in-law, Francis of Angouleme, of the younger line of Valois-Orleans. Francis I. had many brilliant qualities ; he was ardent and ambitious, cultivated, fond of poetry and art, and in short, the most elegant cavalier in his kingdom. But these gifts could not atone for his great faults — an unbridled love of pleasure, gross immorality, and a despotic love of power. He lacked perseverance, and took no genuine interest in the welfare of his people. His mother, Louise of Savoy, by encouraging his vicious propensities, had obtained an overwhelming influence over him.
¬A prince like Francis I. (Fig. 11), ambitious and fond of glory, was naturally eager to repair the defeats suffered by French arms in the last two centuries. He first took up, therefore, the task already begun by his predecessor — the con(piest of Milan. In order to cover his rear ¬against the threatening hostility of old Ferdinand the Catholic, Francis was glad to make a friendly treaty with the government of the Netherlands (March, 1515).
¬The prospects of the young king of France were at this time most favorable. Ferdinand was unfit for vigorous action, on account of sickness and old age; Emperor Maximilian, as usual, was without funds; and Charles, the heir of both, was his friend. Francis had to deal, therefore, only with Massimiliano Sforza's mercenary troops, the Swiss. Against these he had an army of 70,000 men, among whom were $20,000 German foot, and GOOO German cavalry, together with 370 cannon. In addition, Venice had promised him assistance. At Marignano, near Milan, the decisive battle was fought. On the first day the Swiss, though numerically inferior, were successful ; un the following day (September 14, lölö), the struggle was renewed, when the Swiss .suddenly heard in their rear the cry " San Marco." The Venetians had come to help the Frent'h. The Swiss now retreated in good order, first to Milan, finally into Switzerland. The battle of Marignano had a stunning effect. Though the Venetians had decided the victory, the French assumed the whole glory of it. For the first time in two hundred years the Swiss had been defeated in the field. The charm of their invincibility was broken, and seemed to have passed over to their conquerors. Spanish and papal troops retreated, without a blow, into the States of the Church and Naples. Massimiliano Sforza capitulated, and was sent with a suitable retinue to France, where he spent fifteen years in retirement. The whole duchy of Milan fell into the hands of the French. Pope Leo X. went over to their side, with his relatives, the Medici of Florence. By the treaty of Viterbo, Francis confirmed to the pope the possession of the States of the Church, and to the Medici the sovereignty of Tuscany ; as a return, Leo conceded to the French king the duchy of Milan, Parma, and Piacenza. This secular agreement was followed by a religious one, the Concordat of 1 516 : in return for important pecuniary advantages, the pope agreed to leave the whole management of the Gallican church in the hands of the crown. Francis was thus triumphant on all points, and his fame in Europe unbounded.
Никогда в истории человечества не появлялся на свет ребенок с надеждами на более великое будущее, чем мальчик Карл, который 24 февраля 1500 года родился в Генте у Филиппа Австрийского и испанской Инфанты Хуаны. Его родители были уже владельцами большой и богатой области — семнадцати провинций Нидерландов, в то время самой густонаселенной и преуспевающей страны в мире, и Свободного Графства Бургундии (Франш-Конте). Потенциальное наследство от его бабушки и дедушки обещало быть ещё более замечательным. Его дедом по отцу был Император Максимилиан Первый, который мог оставить ему германские владения Дома Габсбургов и их претензии на императорскую корону; родители его матери, Фердинанд и Изабелла, должны были отдать ему целый испанский полуостров (за исключением Португалии), так же как Неаполь, Сицилию, Сардинию и власть над безграничными странами недавно обнаруженного западного континента. Таким образом, половина цивилизованного мира должна была однажды принадлежать этому Карлу; он должен был реализовать надежды на самую большую власть, которая когда-либо проносилась перед умственным взором Максимилиана и Габсбургов — его предков.
Между тем, этот будущий правитель мира вел намного более печальную жизнь, чем выпадает на долю большинства детей. Он никогда не знал, что такое родительская забота. Ему ещё не исполнилось двух лет, когда его родители отправились в Испанию, чтобы обеспечить признание кортесами Кастилии и Арагона их притязаний на наследование владения этими двумя странами. Филипп возвратился в Нидерланды первым в 1503; Хуана осталась ещё на год в Испании и родила второго сына, Фердинанда. Супруги были мало привязаны друг к другу; Филипп, равнодушный к своей не очень привлекательной жене, искал приключений на стороне; Хуана же, которая страстно любила мужа, уже от природы имела угрюмый характер, а неверность мужа угнетала ещё больше.
Эта пара плохо подходивших друг к другу людей мало заботилась о своём старшем сыне, и в январе 1506 года они оба оставили его снова, чтобы отправиться овладеть троном Кастилии, оставшимся свободным после смерти Изабеллы Католической. Отец никогда больше не видел своего сына, поскольку внезапно умер 25 сентября 1506 года на его двадцать восьмом году жизни. Хуана была заперта в королевском замке Тордесильяс своим отцом Фердинандом, который объявил, что она сошла с ума от печали по смерти мужа, но который в действительности желал получить трон Кастилии для себя. Таким образом, Карл остался фактически сиротой. Хотя Карл стал номинально правителем Нидерландов, император Максимилиан, как его опекун, поручил управление этими областями своей дочери Маргарите Австрийской, которую очень любили в Нидерландах и которая заботилась об образовании своего племянника. Он был окружен исключительно нидерландцами. Его главным наставником был Гийом де Круа, сеньор Шьевр, честолюбивый, но недалёкий человек, который заискивал перед своим учеником с подобострастием. Затем его наставником стал Адриан Флорисзоон, лувенский профессор умеренных способностей (будущий папа Адриан Шестой), который внушал молодому принцу горячее рвение к католической вере. Он был членом религиозного движения devotio moderna (современная набожность), которое содействовало распространению грамотности в массах. История была любимым предметом Карла. В других науках, особенно в латинском языке, он успевал не очень сильно и не имел никакого интереса к схоластическим исследованиям. Намного больше он был увлечен рыцарскими занятиями и, пока не стало помехой плохое здоровье, был искусен в турнирах, танцах и даже в бое быков. От дедушки Максимилиана Карл унаследовал также страстную любовь к охоте. Но что был самым примечательным, так это серьезная и величавая вдумчивость, которая рано развилась в его характере. Он всегда сохранял благодарную память о наставниках и, когда вырос, Шьевр стал его основным советником. В 1515 он был официально объявлен совершеннолетним. Но спокойный, осмотрительный, очевидно невежественный молодой герцог Люксембургский, изнурённый безрадостной юностью и после 1515 года предоставлял заботу об управлении в руках Шьевра и других фаворитов. Они, почти все французы по происхождению, затягивали его во французскую партию в европейской политике и преуспели в создании в нем сильной ненависти к его дедушке Фердинанду, который отказывал ему в наследовании Кастилии.
вторник, 10 ноября 2009 г.
Le Marquis de Sade
Henri d'Almeras
Le Marquis de Sade
L'homme et l'écrivain
(d'après des documents inédits)
Paris
Albin Michel, Éditeur 59, Rue Des Ma.Thurins, 50,
Avec Une Bibliographie De Ses Oeuvres
13
Un Officier du Roi
Au mois de mai de l'année 1754, Nicolas-Pascal de Clairambault, neveu et successeur de son oncle, Pierre de Clairambault, « homme versé dans la connaissance des généalogies», attesta par l'acte qu'on va lire la noblesse d'un jeune gentilhomme provençal qui avait demandé а entrer dans le corps très aristocratique des Chevau-légers de la garde du roi :
« Nous, généalogiste des Ordres du Roy, certifions а Monseigneur le Duc de Chaulnes, Pair de France, Chevalier et Commandeur des Ordres du Roy et Lieutenant de la Compagnie des Chevaulégers de la Garde ordinre de Sa Majesté, que Donatien-Аlfonse-François de Sade, né le 2 juin I740 et batisé le lendemain dans l'Église Parroissialle de St-Sulpice а Paris, est fils de Messire Jean-Batiste-François de Sade, apellé le comte de Sade, chevalier seigr de Mazan et Lieutenant general des Provinces de Bresse, Bugey, Valromey et Gex, capitaine ou Gouvr héréditaire des Ville et Château de Vaison, cy devant Ambassadeur en Russie, et Ministre du Roy auprès de l'Electeur [курфюрст] de Cologne, et de De Marie-Eleonor de Maillé de Carman, son épouse, Dame d'accompagnement de feue Madame la Duchesse de Bourbon ; que sa Maison dont le surnom se trouve également écrit de Sade et de Sado dans les titres est originaire d'Avignon, divisée en plusieurs branches tant en Provence qu'au Comté Venaissin ; que leur filiation remonte à plus de 400 ans ; qu'on y trouve anciennement des emplois distingués dans les cours des Papes et des Comtes de Provence, des services militaires de considération, un Evêque de Marseille en 1405, un autre de Vaison l'an 1445, et deux autres de Cavaillon en 1660 et 1665, huit Chevaliers de l'ordre de StJean de Jérusalem, dit de Malte, depuis environ 1450 jusqu'en 1716, dont un est mort Grand Prieur de S' Gilles en 1719. Et que les principales alliances de cette Maison sont avec celles de Forbin, de Cambis-d'Orsan, de Simiane de la. Coste, d'Astraud-de-Murs, de Grimaldi-d'Antibe, de Berton-Grillon, de Porcelet, etc. D'où il resulte que mond. Sr de Sade présenté pour être receu dans la d. Compagnie des Chevaulegers de la Garde ordinaire de Sa Majesté a toutes les qualités requises pour y être admis : En foy de quoy nous avons signé le présent certificat et avons aposé le cachet de nos armes. A Paris, le 24° jour du mois de May, mil sept cent cinquante quatre (1). »
Chevau-légers, s.m.pl. compagnie militaire de cavalerie légère de la garde royale. Sing. chavau-léger. Отряд лёгкой кавалерии королевской гвардии.
St-Sulpice. Конгрегация Св. Сульпиция.
Le Marquis de Sade
L'homme et l'écrivain
(d'après des documents inédits)
Paris
Albin Michel, Éditeur 59, Rue Des Ma.Thurins, 50,
Avec Une Bibliographie De Ses Oeuvres
13
Un Officier du Roi
Au mois de mai de l'année 1754, Nicolas-Pascal de Clairambault, neveu et successeur de son oncle, Pierre de Clairambault, « homme versé dans la connaissance des généalogies», attesta par l'acte qu'on va lire la noblesse d'un jeune gentilhomme provençal qui avait demandé а entrer dans le corps très aristocratique des Chevau-légers de la garde du roi :
« Nous, généalogiste des Ordres du Roy, certifions а Monseigneur le Duc de Chaulnes, Pair de France, Chevalier et Commandeur des Ordres du Roy et Lieutenant de la Compagnie des Chevaulégers de la Garde ordinre de Sa Majesté, que Donatien-Аlfonse-François de Sade, né le 2 juin I740 et batisé le lendemain dans l'Église Parroissialle de St-Sulpice а Paris, est fils de Messire Jean-Batiste-François de Sade, apellé le comte de Sade, chevalier seigr de Mazan et Lieutenant general des Provinces de Bresse, Bugey, Valromey et Gex, capitaine ou Gouvr héréditaire des Ville et Château de Vaison, cy devant Ambassadeur en Russie, et Ministre du Roy auprès de l'Electeur [курфюрст] de Cologne, et de De Marie-Eleonor de Maillé de Carman, son épouse, Dame d'accompagnement de feue Madame la Duchesse de Bourbon ; que sa Maison dont le surnom se trouve également écrit de Sade et de Sado dans les titres est originaire d'Avignon, divisée en plusieurs branches tant en Provence qu'au Comté Venaissin ; que leur filiation remonte à plus de 400 ans ; qu'on y trouve anciennement des emplois distingués dans les cours des Papes et des Comtes de Provence, des services militaires de considération, un Evêque de Marseille en 1405, un autre de Vaison l'an 1445, et deux autres de Cavaillon en 1660 et 1665, huit Chevaliers de l'ordre de StJean de Jérusalem, dit de Malte, depuis environ 1450 jusqu'en 1716, dont un est mort Grand Prieur de S' Gilles en 1719. Et que les principales alliances de cette Maison sont avec celles de Forbin, de Cambis-d'Orsan, de Simiane de la. Coste, d'Astraud-de-Murs, de Grimaldi-d'Antibe, de Berton-Grillon, de Porcelet, etc. D'où il resulte que mond. Sr de Sade présenté pour être receu dans la d. Compagnie des Chevaulegers de la Garde ordinaire de Sa Majesté a toutes les qualités requises pour y être admis : En foy de quoy nous avons signé le présent certificat et avons aposé le cachet de nos armes. A Paris, le 24° jour du mois de May, mil sept cent cinquante quatre (1). »
Chevau-légers, s.m.pl. compagnie militaire de cavalerie légère de la garde royale. Sing. chavau-léger. Отряд лёгкой кавалерии королевской гвардии.
St-Sulpice. Конгрегация Св. Сульпиция.
суббота, 7 ноября 2009 г.
Антропологическое
(навеяно реконструкциями по черепам)
Кто создал злобного неандертальца,
Что из кустов на солнце пялится?
Кто создал доблестного кроманьонца,
Который пялится на солнце?
Кто создал мальчика из пещеры Тешик-Таш,
Который грозит вас побить, если денег ему не дашь?
***
Cui prodest?
Кто эти вишни сотворил
И этот чудный сад?
Кто Севу бедного убил,
Кто в этом виноват?
Господь те вишни сотворил,
Что мокнут под дождем,
Матвей же Севушку убил,
Возмездия мы ждем.
***
Цифровое
Скажите, дайте мне ответ:
Кто создал мерзкий Интернет?
Кто отнял у детей реал?
Кто погрузил их в виртуал?
***
ПиСи, провайдер, Интернет — всех этих слов на русском нет!
***
(навеяно реконструкциями по черепам)
Кто создал злобного неандертальца,
Что из кустов на солнце пялится?
Кто создал доблестного кроманьонца,
Который пялится на солнце?
Кто создал мальчика из пещеры Тешик-Таш,
Который грозит вас побить, если денег ему не дашь?
***
Cui prodest?
Кто эти вишни сотворил
И этот чудный сад?
Кто Севу бедного убил,
Кто в этом виноват?
Господь те вишни сотворил,
Что мокнут под дождем,
Матвей же Севушку убил,
Возмездия мы ждем.
***
Цифровое
Скажите, дайте мне ответ:
Кто создал мерзкий Интернет?
Кто отнял у детей реал?
Кто погрузил их в виртуал?
***
ПиСи, провайдер, Интернет — всех этих слов на русском нет!
***
пятница, 30 октября 2009 г.
Пропажа лимерика
While taking a walk in the fall,
Two bulls saw some cows in the kraal.
Said the young bull, let’s run
And we’ll each fuck us one.
Said the old bull, let’s walk and fuck all.
Среди моих записей лимериков и среди книг с лимериками не удалось найти вышеприведенного. Гугль нашёл только штук десять блогов, содержащих рассказы на эту же тему, но в прозе. Почему англофоны не излагают эту историю в форме лимерика, осталось загадкой. Может быть, этот лимерик придуман в России? Не имея под рукой канонического текста, привожу его по памяти. Смущает us перед one. Может быть, нужно поставить but? Во всяком случае, размер требует здесь безударный слог.
PS. Эту запись я опубликовал год назад. Снова попробовал найти этот лимерик через Гугль, но он выдал только мою собственную запись годичной давности. Куда делись блоги, на которые он ссылался год назад? Вот загадка, которая мучит всё прогрессивное человечество.
Two bulls saw some cows in the kraal.
Said the young bull, let’s run
And we’ll each fuck us one.
Said the old bull, let’s walk and fuck all.
Среди моих записей лимериков и среди книг с лимериками не удалось найти вышеприведенного. Гугль нашёл только штук десять блогов, содержащих рассказы на эту же тему, но в прозе. Почему англофоны не излагают эту историю в форме лимерика, осталось загадкой. Может быть, этот лимерик придуман в России? Не имея под рукой канонического текста, привожу его по памяти. Смущает us перед one. Может быть, нужно поставить but? Во всяком случае, размер требует здесь безударный слог.
PS. Эту запись я опубликовал год назад. Снова попробовал найти этот лимерик через Гугль, но он выдал только мою собственную запись годичной давности. Куда делись блоги, на которые он ссылался год назад? Вот загадка, которая мучит всё прогрессивное человечество.
понедельник, 12 октября 2009 г.
Он прав
۞
معهُ حقّ
− ارجو ان تقرأ لی هذا الخطاب
− آسف لا أستطیع القراءة نهارا
− لما ذا؟
− لأنی تعلمت فی مدرسة لیلیة
Он прав
— Прошу тебя прочить мне это письмо.
— Сожалею, но я не умею читать днём.
— Почему?
— Потому что я учился в вечерней школе.
رَجَا желать; просить
خِطَاب письмо
آسف сожалеть
اِسْتَطَاعَ уметь
قِرَاءَة чтение
نَهَار дневное время
لِم ذا َ почему
لأنّ потому что
عَلَّمَ учиться
لیلی вечерний
معهُ حقّ
− ارجو ان تقرأ لی هذا الخطاب
− آسف لا أستطیع القراءة نهارا
− لما ذا؟
− لأنی تعلمت فی مدرسة لیلیة
Он прав
— Прошу тебя прочить мне это письмо.
— Сожалею, но я не умею читать днём.
— Почему?
— Потому что я учился в вечерней школе.
رَجَا желать; просить
خِطَاب письмо
آسف сожалеть
اِسْتَطَاعَ уметь
قِرَاءَة чтение
نَهَار дневное время
لِم ذا َ почему
لأنّ потому что
عَلَّمَ учиться
لیلی вечерний
воскресенье, 11 октября 2009 г.
A summer ramble in Syria, with a Tartar trip from Aleppo to Stamboul
A summer ramble in Syria, with a Tartar trip from Aleppo to Stamboul
Vere Monro
In two volumes
Volume 1
London
1835
13
Contents
25
Chapter 1
Около 3 недель я пробыл в Каире, ожидая, когда прибудет слуга из Александрии, который часто путешествовал по Сирии, знал всё, был известен всем и считался лучшим слугой в Египте для этой цели. Хотя и грек, но был не более бесчестным, чем араб. Такой рекомендации трудно ожидать для грека. В ожидании прибытия этого слуги я иногда заходил в лавку некоего Годольски. Поляк по происхождению, он посетил многие страны, но, поскольку пребывал там недолгое время, не смог овладеть языками этих стран должным образом. Поэтому его речь представляла смесь разных языков.
31
“I not see him now, z’very curioso. He ze man for you, sir; -- I tell you, sir, in ze desert c’est impossible, he not find aqua vita. Ah, ze rogue, he come now. Shoof enti, (look you! – calling to him) un signore veut parler con vous.”
Vere Monro
In two volumes
Volume 1
London
1835
13
Contents
25
Chapter 1
Около 3 недель я пробыл в Каире, ожидая, когда прибудет слуга из Александрии, который часто путешествовал по Сирии, знал всё, был известен всем и считался лучшим слугой в Египте для этой цели. Хотя и грек, но был не более бесчестным, чем араб. Такой рекомендации трудно ожидать для грека. В ожидании прибытия этого слуги я иногда заходил в лавку некоего Годольски. Поляк по происхождению, он посетил многие страны, но, поскольку пребывал там недолгое время, не смог овладеть языками этих стран должным образом. Поэтому его речь представляла смесь разных языков.
31
“I not see him now, z’very curioso. He ze man for you, sir; -- I tell you, sir, in ze desert c’est impossible, he not find aqua vita. Ah, ze rogue, he come now. Shoof enti, (look you! – calling to him) un signore veut parler con vous.”
суббота, 10 октября 2009 г.
Арабская пословица
إنَّ الجوَادَ عَيْنُهُ فُرَارُهُ
Сущность скакуна (определяется) по его зубам!
Furaar, firaar or faraar, looking into a (horse’s) mouth to discover (his) age. Clearing up by investigation. ‘aynuhu faraaruhu, his eye for his tooth, i.e. from his exterior you may judge of his interior (p.931).
Сущность скакуна (определяется) по его зубам!
Furaar, firaar or faraar, looking into a (horse’s) mouth to discover (his) age. Clearing up by investigation. ‘aynuhu faraaruhu, his eye for his tooth, i.e. from his exterior you may judge of his interior (p.931).
среда, 7 октября 2009 г.
Арабские пословицы
* الحق ظل ظليل
Истина густая тень.
* حسنٌ في عينك ما تودُّ
Что любишь, то прекрасно в твоих глазах.
* كلُّ ممنوعٍ متبوعٌ
Всему запрещённому следуют.
Истина густая тень.
* حسنٌ في عينك ما تودُّ
Что любишь, то прекрасно в твоих глазах.
* كلُّ ممنوعٍ متبوعٌ
Всему запрещённому следуют.
A vocabulary, Hebrew, Arabic, and Persian
A vocabulary, Hebrew, Arabic, and Persian,
by the late miss E. Smith.
to which is prefixed, a praxis, on the Arabic alphabet,
by the rev. J. F. Usko, Rector of Orsett, Essex.
London:
1814
PREFACE
The following Vocabulary, which I had the honor of revising in the press, at the request of the lord bishop of st. David's, is useful, as a compendious view of a large portion of the affinity between the Hebrew and Arabic Languages, and occasionally of the Persian. It is interesting, as a novelty ; for though such affinities are frequently pointed out by Hebrew and Arabic Lexicographers, especially by Simonis, Michaelis, &c, (whose labors in this department of Hebrew literature, in all probability, were wholly unknown to Miss E. Smith, Parkhurst, if I mistake not, being her sole guide in Hebrew ;) I am not acquainted with any detached work of the kind, in which the two languages are collated, as in this Vocabulary. It is not only useful and interesting, but is, like her translation of Job, a wonderful performance, considered as the production of a young lady, adorned with all the accomplishments of her sex, and distinguished by the various talents of Poetry, Metaphysics, and moral observation. I have removed a few redundancies, and some doubtful comparisons, and have proposed a few different interpretations, as in the word אריאל.
With respect to pronunciation expressed in Roman letters, I have retained that which was adopted by Miss E. Smith, and which is the Persian manner of pronouncing the Arabic ; but I hope the candid Reader, who knows it better, will kindly overlook things not essential to the main subject, viz. the comparison of the Hebrew with the Arabic.
I have taken all possible pains to have it correctly printed ; yet a few Errata have escaped my notice, and which I have corrected and added to this work.
Besides, I have prefixed a short Praxis on the Arabic Alphabet, with a Key to the true pronunciation of it, which may be useful to the learner of Arabic.
The Samaritan and Syriac Alphabets, with a Praxis to each, are intended by the venerable Lord Bishop of St. David's, as an inducement to the study of these languages, which are of great use and necessity to the Biblical Critic.
John Fred. Usko.
Rectory- House, Orsett, Essex,
July 16, 1814.
EXTRACT FROM TOGHRAI [+1121].
Отрывок из поэмы Туграи
لامية
Nomen ex masculino لامي significat poema in Lam desinens, quia derivatur a littera لام Lam, tanquam possessivum, ideoque significant illlud quod ad litteram Lam pertinet, seu littera Lam terminatur. §30.II. ב, I. et §32, I.
Ламия
Это название означает стихотворение, в котором все бейты (двустишия) оканчиваются на букву Лям.
Carmen Thograi
الخسين أبو أسمعيل آلطغراءيّ
[Хусейн Абу Исмаил Аль-Тугра’и]
قصيدة أبي أسمعيل آلطغراءيّ
آلمعروفة بآلامية آلعجم
إصالة آلرأي صانتني عن الخطل
و حلية آلفضل زانتني لدي آلعطل
مجدي أخيراً ومجدي أولا شرع
وآلشمس رأد آلضحي كآلشمس في آلطفل ٭
أَصَالَة authenticity, originality; constancy, solidity
رَأْي (ج. آرَاء) [n] consideration, view, theory, opinion
صان preserve, protect
خطِل staggering, stumbling, vacillation ; also
perplexity and hesitation in speaking, frivolous
discourse, &c. The learned Golius translates
this first line, Firmitas mentis servavit me a
lapsu.
حِلْيَة (ج. حِلًى) [n] jewel
فَضْل (ج. فُضُول [n] favor, grace; excellence, virtue, &c.
زانتني he adorned (decorated) me
لدي to, with, after, &c.
عطل disorder, failure want of ornaments, idle, &c.
مجّد glory, splendor, greatness, &c.
أخيراً [adv] after all, finally, last, eventually, ultimately, lastly
أولاً [adv] beforehand, first, originally, primarily, firstly
شرعٌ this is a word of various significations,
here it expresses, like, equal, a pair, &c.
Damma doubled adds the sound of on or un
to shara.
رأد explore
ضحأة the mid-day ; basking in the
Sun ; the words radad-duhai, are thus
explained by Scheidius in his Glossary, p. 124.
die ad meridiem tendente.
طفل приближаться к закату (о солнце); краснеть на закате (о солнце)
1. Isalaturrai sanatni anilkhatali
2. Wahilyatulfad.li zanatni lada’latali
3. Majdi akhiran vamaji aw-walan sharaun
4. Wash-shamsu radad-d.ahai kash-shamsi fitta-fali
1. Firmness of mind has saved me from falling,
2. And the ornament of Virtue has decorated me,
during the absence of other ornaments.
3. My glory in the end, and my glory in the
beginning, is equal.
4. And the bright Sun tending towards the meridian,
(is) like the Sun in his evening declination.
1. Generositas animi custodivit me a futilitate.
2. et ornamentum praestantiae ornavit me, cum abessent alia ornamenta.
3. Gloria mea in fine, et Gloria mea in principio.
4. et Sol prope meridiem est instar Solis ad occasum vergentis.
1. здравость разума сохранила меня от ошибочных мнений
2. и добродетель украсила меня, когда не было других украшений
3. моя слава в начале и моя слава в конце равны между собой
4. и солнце, стремящееся к зениту такое же, как и солнце, склоняющееся к закату.
by the late miss E. Smith.
to which is prefixed, a praxis, on the Arabic alphabet,
by the rev. J. F. Usko, Rector of Orsett, Essex.
London:
1814
PREFACE
The following Vocabulary, which I had the honor of revising in the press, at the request of the lord bishop of st. David's, is useful, as a compendious view of a large portion of the affinity between the Hebrew and Arabic Languages, and occasionally of the Persian. It is interesting, as a novelty ; for though such affinities are frequently pointed out by Hebrew and Arabic Lexicographers, especially by Simonis, Michaelis, &c, (whose labors in this department of Hebrew literature, in all probability, were wholly unknown to Miss E. Smith, Parkhurst, if I mistake not, being her sole guide in Hebrew ;) I am not acquainted with any detached work of the kind, in which the two languages are collated, as in this Vocabulary. It is not only useful and interesting, but is, like her translation of Job, a wonderful performance, considered as the production of a young lady, adorned with all the accomplishments of her sex, and distinguished by the various talents of Poetry, Metaphysics, and moral observation. I have removed a few redundancies, and some doubtful comparisons, and have proposed a few different interpretations, as in the word אריאל.
With respect to pronunciation expressed in Roman letters, I have retained that which was adopted by Miss E. Smith, and which is the Persian manner of pronouncing the Arabic ; but I hope the candid Reader, who knows it better, will kindly overlook things not essential to the main subject, viz. the comparison of the Hebrew with the Arabic.
I have taken all possible pains to have it correctly printed ; yet a few Errata have escaped my notice, and which I have corrected and added to this work.
Besides, I have prefixed a short Praxis on the Arabic Alphabet, with a Key to the true pronunciation of it, which may be useful to the learner of Arabic.
The Samaritan and Syriac Alphabets, with a Praxis to each, are intended by the venerable Lord Bishop of St. David's, as an inducement to the study of these languages, which are of great use and necessity to the Biblical Critic.
John Fred. Usko.
Rectory- House, Orsett, Essex,
July 16, 1814.
EXTRACT FROM TOGHRAI [+1121].
Отрывок из поэмы Туграи
لامية
Nomen ex masculino لامي significat poema in Lam desinens, quia derivatur a littera لام Lam, tanquam possessivum, ideoque significant illlud quod ad litteram Lam pertinet, seu littera Lam terminatur. §30.II. ב, I. et §32, I.
Ламия
Это название означает стихотворение, в котором все бейты (двустишия) оканчиваются на букву Лям.
Carmen Thograi
الخسين أبو أسمعيل آلطغراءيّ
[Хусейн Абу Исмаил Аль-Тугра’и]
قصيدة أبي أسمعيل آلطغراءيّ
آلمعروفة بآلامية آلعجم
إصالة آلرأي صانتني عن الخطل
و حلية آلفضل زانتني لدي آلعطل
مجدي أخيراً ومجدي أولا شرع
وآلشمس رأد آلضحي كآلشمس في آلطفل ٭
أَصَالَة authenticity, originality; constancy, solidity
رَأْي (ج. آرَاء) [n] consideration, view, theory, opinion
صان preserve, protect
خطِل staggering, stumbling, vacillation ; also
perplexity and hesitation in speaking, frivolous
discourse, &c. The learned Golius translates
this first line, Firmitas mentis servavit me a
lapsu.
حِلْيَة (ج. حِلًى) [n] jewel
فَضْل (ج. فُضُول [n] favor, grace; excellence, virtue, &c.
زانتني he adorned (decorated) me
لدي to, with, after, &c.
عطل disorder, failure want of ornaments, idle, &c.
مجّد glory, splendor, greatness, &c.
أخيراً [adv] after all, finally, last, eventually, ultimately, lastly
أولاً [adv] beforehand, first, originally, primarily, firstly
شرعٌ this is a word of various significations,
here it expresses, like, equal, a pair, &c.
Damma doubled adds the sound of on or un
to shara.
رأد explore
ضحأة the mid-day ; basking in the
Sun ; the words radad-duhai, are thus
explained by Scheidius in his Glossary, p. 124.
die ad meridiem tendente.
طفل приближаться к закату (о солнце); краснеть на закате (о солнце)
1. Isalaturrai sanatni anilkhatali
2. Wahilyatulfad.li zanatni lada’latali
3. Majdi akhiran vamaji aw-walan sharaun
4. Wash-shamsu radad-d.ahai kash-shamsi fitta-fali
1. Firmness of mind has saved me from falling,
2. And the ornament of Virtue has decorated me,
during the absence of other ornaments.
3. My glory in the end, and my glory in the
beginning, is equal.
4. And the bright Sun tending towards the meridian,
(is) like the Sun in his evening declination.
1. Generositas animi custodivit me a futilitate.
2. et ornamentum praestantiae ornavit me, cum abessent alia ornamenta.
3. Gloria mea in fine, et Gloria mea in principio.
4. et Sol prope meridiem est instar Solis ad occasum vergentis.
1. здравость разума сохранила меня от ошибочных мнений
2. и добродетель украсила меня, когда не было других украшений
3. моя слава в начале и моя слава в конце равны между собой
4. и солнце, стремящееся к зениту такое же, как и солнце, склоняющееся к закату.
среда, 30 сентября 2009 г.
Телескоп
Телескоп
Журнал современного просвещения
Издаваемый Николаем Надеждиным
Часть тринадцатая
Москва
1833
12
1832 год
24
Состояние искусства в Германии
(51, 194, 342) Повесть Бальзака «Две встречи»
118 Бетховен
(387) записки медика
(434) Предсказание для Людовика 18-го
(448) О степенях жизни и смерти Максимовича
(461) поэзия индустанская и санскритская (Нала и Дамаянти): quarterly review.
(491) страшная гроза (Blackwood magazine)
(524) Лондонская биржа (Metropolitain)
557 Рецензия на драму Гюго «Лукреция Борджиа».
566 Прогулка за Байкал (И.Б.)
579 Литературная расправа. Русская журналистика
580
Девять литературных журналов на 52 миллиона жителей в Российской Империи, из которых три издаются в Москве, три в Петербурге и три в провинции.
581
Журналы, издающиеся в провинции, суть:
1. Радуга, выходящая в Ревели ежемесячно книжками. Сие чудное издание не может подлежать литературному суду и журнальной расправе: ибо, сообразно своему названию, перекидывается разноцветной дугой в недосягаемых высотах заоблачного мистицизма.
2. Заволжский муравей, издающийся в Казани, по две кни жки в месяц. Сие издание имеет эпиграфом старинный стих:
За труд мой не ищу себе похвал и славы:
Люблю трудиться лишь для пользы иль забавы!
3. Литературные прибавления к Одесскому вестнику, с нынешнего года выходящие еженедельно.
583
Некрологический список учёных и литераторов за 1832 год.
596
Оглавление
Журнал современного просвещения
Издаваемый Николаем Надеждиным
Часть тринадцатая
Москва
1833
12
1832 год
24
Состояние искусства в Германии
(51, 194, 342) Повесть Бальзака «Две встречи»
118 Бетховен
(387) записки медика
(434) Предсказание для Людовика 18-го
(448) О степенях жизни и смерти Максимовича
(461) поэзия индустанская и санскритская (Нала и Дамаянти): quarterly review.
(491) страшная гроза (Blackwood magazine)
(524) Лондонская биржа (Metropolitain)
557 Рецензия на драму Гюго «Лукреция Борджиа».
566 Прогулка за Байкал (И.Б.)
579 Литературная расправа. Русская журналистика
580
Девять литературных журналов на 52 миллиона жителей в Российской Империи, из которых три издаются в Москве, три в Петербурге и три в провинции.
581
Журналы, издающиеся в провинции, суть:
1. Радуга, выходящая в Ревели ежемесячно книжками. Сие чудное издание не может подлежать литературному суду и журнальной расправе: ибо, сообразно своему названию, перекидывается разноцветной дугой в недосягаемых высотах заоблачного мистицизма.
2. Заволжский муравей, издающийся в Казани, по две кни жки в месяц. Сие издание имеет эпиграфом старинный стих:
За труд мой не ищу себе похвал и славы:
Люблю трудиться лишь для пользы иль забавы!
3. Литературные прибавления к Одесскому вестнику, с нынешнего года выходящие еженедельно.
583
Некрологический список учёных и литераторов за 1832 год.
596
Оглавление
понедельник, 28 сентября 2009 г.
Архив историко-юридических известий, относящихся до России
Архив историко-юридических известий, относящихся до России
Издаваемый Николаем Калачовым
Книги второй половина первая
Москва
1855
Отделение первое
Учреждение въ России патриаршества. Сочинение профессора А. Я. Зернина 55 (1)
2. Заметки (статиствческия в археодогвческия) объ Инсаре и его уезде. Сочинение профессора Я. В. Калачова 35-96
3. Роженицы у Славянъ и другихъ языческихъ народовъ. Сочинение профессора Я. И, Среаневекаго 97—122
4. О значении Рода у Рожаницъ. Сочинение А. Я. Афанасьева. 123—142
5. О родовомъ быте у древнихъ Германцевъ. Сочинение профессора Грановскаго 197 (143)
223
Отделение второе
1. Гравота Новгородскаго Правитедьства къ Рижскому, начала XV века. Сообщена Я. В. Закревеским, съ предисловиемъ Редактора 229 (3 — 8 )
2. Акты, записанные въ крепостной книге XVI века. Сообщены А. Б. Лакиеромъ, съ предисловием Редактора. . . 231 (9 —70)
С. 280
32. — 1585. Кабала на Маринку, прозвище Некраску, Дементьеву дочь въ дву рублехъ. Деньги заняла у Зверя Полуехтова сына Карсакова. Послуси вь кабале Васка Якимовъ да
Гаврилко Яковлев, дворцовые крестьяне Ляцкого погоста. Кабалу писалъ Дмитреевской дьячокъ Белского погоста Мосеецъ Микифоровъ, лета 7093.
[Кабала: долговое обязательство, ставящее должника в личную или имущественную зависимость от заимодавца.
Послух: поручитель]
34. — Денги заняли у Злобы у Пушкина.
39. — Кабалу писалъ Жданецъ Ивановъ сынъ Пупынинъ.
40. — Кабала на Олиска Ортемьева сына, прозвище Налиска.
41. — Меншик Макаров
44. — Недьяк Ондреев.
47. — Послухъ въ кабале и у кабалы рука Третъячка Руского.
286
Мировые
Послуси въ отписи Надежа Юрьевъ сынь Есипова да Родивонъ Иевлевъ сынъ Денисьева.
287
А отпись писалъ Степан Девятого сын Скобелцынъ, лета 7104.
Гам Воробьев.
Кабяк.
Мордвен.
Коренан.
Русин.
Пентих.
Чюлок.
Купка.
Досадка.
Яруг
Левошка
Крячко
3. Дополнительные статьи къ Судебнику Царя Иоанна Васильевича, издаваемыя въ первый разъ по списку Эрмитажной Библиотеки. Сообщены А. В. Бычковымъ, съ предисловиемъ Редактора 293 (71 — 120)
С. 301
О борном дереве и о ловех и о пыстынях. Кто чьевы у кого половил насилством в чее пустыни; и тому за насилство 20 рублев денег; а сколько зверей половил, и тому всякому указ зверю:
За зубря 12 рублев; за лось 6 рублев; за олень или за лань 6 рублев; за медведя 3 рубли; за вепрей или за свинью рубль; за козу 25 алтын; за рысь 3 рубли.
С. 306
16. — Кто убьет до смерти отца или матерь, или кто хоти сродича своего убьет, и тому дати сыну муку: въ торгу его возити и тело клещами рвати, и по тому посадити на него собаку, куря и ужа и кота, и то все вместе собравши, съ ним въ воде затопить. А которая дочь отца убьет или матерь и указъ тотъ же. А которой съ нимъ были въ заговоре, что отца его убить или матерь, и ихъ казнити смертною казнию.
17. А которой отецъ или мать убьетъ сына или дочерь до смерти, и отцу за то или матери сидеть въ башне въ городе годъ в шесть недель, в после того приходити къ соборной церкви и постъ держати в грехъ свой объявляти предо всеми людми.
20. — А кто девку разтлитъ насилствомъ, а та девка будетъ въ томъ насплстве его кричала , и будетъ люди пришли, в она им про то насилство сказывала по что ее взнасилничелъ , а не по ее воли , в въ томъ своемъ позоре била челомъ воеводе в слалась въ своемъ насилстве на те люди, и по ее сылке те люди сказали, и за то насилство казнити его смертною казнию да изъ прожитковъ живота его взяти безчестия девке, смотря по безчеству ея; а будетъ она похочетъ итти за него за мужъ, и то будетъ на обе воли.
С. 336
въ уложении 1649 года:
Главы 21 ст. 9: А приведутъ татя, а доведутъ на него одну татьбу и того татя пытать и въ иныхъ татьбахъ и въ убийстве, да будетъ съ пытки въ пытке в татьбахъ и въ убийстве не повинится, а скажетъ, что онъ кралъ впервые, а убийства не учинилъ, и того татя за первую татьбу бить кнутомъ и отрезать ему левое ухо и посадити его въ тюрму на два года, а животы его отдати исцомъ въ выть и изъ тюрмы выимая его посылать въ кандалахъ работать на всякия изделья, где Государь укажеть; а какъ онъ два года въ тюрме отсидитъ, и его послать въ украинные городы где Государь укажетъ и велеть ему въ украинныхъ городахъ быти въ какой чинъ онъ пригодится и дать ему писмо за дьячьею приписью, что онъ за свое воровство въ тюрме урочныя годы отсиделъ и изъ тюрмы выпущенъ.
4. Списокъ бояръ, окольничьих и другихъ чинов, с 1578 года до царствования Феодора Алексеевича. Сообщенъ О.П. Глебовым-Стрешневымъ, съ предисловиемъ Редактора. 343 (121—144)
367
Отделение третье
Приготовительныя сведения для сдоваря историко-юридического собственных имен и технических терминов, встречающихся въ дрввнихъ русскихъ памятникахъ
1. Писатели Русской Истории XVIII века: Манкиевъ, Татищевъ, Ломоносовъ, Тредьяковский, Щербатовъ , Болтинъ, Эминъ, Елагинъ, митрополитъ Платонъ. Статья ирофессора С. Соловьева 369 (3—82)
2. Торки, Берендеи и Черные Клобуки. Статья И. Самчевскаго, 449 (83—106)
3. Нифонтъ, епископъ Новгоролский. Статья профессора Л. Г. Зернина 107—115
4. Списки судные докладные и грамоты правыя и бессудныя в Московскомъ Государстве. Статья адьюнктъ-профессора Я. Д. Беляева 481 (115—128)
5. Образцы списковъ докладныхъ и грамотъ правыхъ и бессудныхъ. Сообщены имь
493 (129 — 135 )
е. Дополнительное замечание о правых грамотахъ. Статья Д. С. 499 (135—137)
7. Окольничий. Статья Я. В. Калугина 501 (137—153)
8. Замечания о слове «Дума» профессоровъ Соловьева и Калачова, 518 (154—155)
Опечатки —150
518
ЗАМѢЧАНИЯ О СЛОВѢ «ДУМА».
Дума въ старину не принималась въ значеніи Государственного совѣта, и слово это не происходитъ отъ думать, разсуждать, хотя съ нимъ однокоренное ; Дума означала верх въ Смысле Двора, Дворца Государева, какъ послѣ «быть на верху» означало быть во Дворцѣ. Дом, дым, дум озвачаетъ первоначально возвышеніе, нечто возвышающееся: отсюда дом — здание, дым — ѳиміамъ, восходящій къ небу, вверхъ ; отсюда и дума — гордость, возвышеніе въ некоторыx славянскихъ нарѣчияxъ и дума — актъ мышления, ибо, мысля, существо человека возносится на верхъ, живетъ головою.
Издаваемый Николаем Калачовым
Книги второй половина первая
Москва
1855
Отделение первое
Учреждение въ России патриаршества. Сочинение профессора А. Я. Зернина 55 (1)
2. Заметки (статиствческия в археодогвческия) объ Инсаре и его уезде. Сочинение профессора Я. В. Калачова 35-96
3. Роженицы у Славянъ и другихъ языческихъ народовъ. Сочинение профессора Я. И, Среаневекаго 97—122
4. О значении Рода у Рожаницъ. Сочинение А. Я. Афанасьева. 123—142
5. О родовомъ быте у древнихъ Германцевъ. Сочинение профессора Грановскаго 197 (143)
223
Отделение второе
1. Гравота Новгородскаго Правитедьства къ Рижскому, начала XV века. Сообщена Я. В. Закревеским, съ предисловиемъ Редактора 229 (3 — 8 )
2. Акты, записанные въ крепостной книге XVI века. Сообщены А. Б. Лакиеромъ, съ предисловием Редактора. . . 231 (9 —70)
С. 280
32. — 1585. Кабала на Маринку, прозвище Некраску, Дементьеву дочь въ дву рублехъ. Деньги заняла у Зверя Полуехтова сына Карсакова. Послуси вь кабале Васка Якимовъ да
Гаврилко Яковлев, дворцовые крестьяне Ляцкого погоста. Кабалу писалъ Дмитреевской дьячокъ Белского погоста Мосеецъ Микифоровъ, лета 7093.
[Кабала: долговое обязательство, ставящее должника в личную или имущественную зависимость от заимодавца.
Послух: поручитель]
34. — Денги заняли у Злобы у Пушкина.
39. — Кабалу писалъ Жданецъ Ивановъ сынъ Пупынинъ.
40. — Кабала на Олиска Ортемьева сына, прозвище Налиска.
41. — Меншик Макаров
44. — Недьяк Ондреев.
47. — Послухъ въ кабале и у кабалы рука Третъячка Руского.
286
Мировые
Послуси въ отписи Надежа Юрьевъ сынь Есипова да Родивонъ Иевлевъ сынъ Денисьева.
287
А отпись писалъ Степан Девятого сын Скобелцынъ, лета 7104.
Гам Воробьев.
Кабяк.
Мордвен.
Коренан.
Русин.
Пентих.
Чюлок.
Купка.
Досадка.
Яруг
Левошка
Крячко
3. Дополнительные статьи къ Судебнику Царя Иоанна Васильевича, издаваемыя въ первый разъ по списку Эрмитажной Библиотеки. Сообщены А. В. Бычковымъ, съ предисловиемъ Редактора 293 (71 — 120)
С. 301
О борном дереве и о ловех и о пыстынях. Кто чьевы у кого половил насилством в чее пустыни; и тому за насилство 20 рублев денег; а сколько зверей половил, и тому всякому указ зверю:
За зубря 12 рублев; за лось 6 рублев; за олень или за лань 6 рублев; за медведя 3 рубли; за вепрей или за свинью рубль; за козу 25 алтын; за рысь 3 рубли.
С. 306
16. — Кто убьет до смерти отца или матерь, или кто хоти сродича своего убьет, и тому дати сыну муку: въ торгу его возити и тело клещами рвати, и по тому посадити на него собаку, куря и ужа и кота, и то все вместе собравши, съ ним въ воде затопить. А которая дочь отца убьет или матерь и указъ тотъ же. А которой съ нимъ были въ заговоре, что отца его убить или матерь, и ихъ казнити смертною казнию.
17. А которой отецъ или мать убьетъ сына или дочерь до смерти, и отцу за то или матери сидеть въ башне въ городе годъ в шесть недель, в после того приходити къ соборной церкви и постъ держати в грехъ свой объявляти предо всеми людми.
20. — А кто девку разтлитъ насилствомъ, а та девка будетъ въ томъ насплстве его кричала , и будетъ люди пришли, в она им про то насилство сказывала по что ее взнасилничелъ , а не по ее воли , в въ томъ своемъ позоре била челомъ воеводе в слалась въ своемъ насилстве на те люди, и по ее сылке те люди сказали, и за то насилство казнити его смертною казнию да изъ прожитковъ живота его взяти безчестия девке, смотря по безчеству ея; а будетъ она похочетъ итти за него за мужъ, и то будетъ на обе воли.
С. 336
въ уложении 1649 года:
Главы 21 ст. 9: А приведутъ татя, а доведутъ на него одну татьбу и того татя пытать и въ иныхъ татьбахъ и въ убийстве, да будетъ съ пытки въ пытке в татьбахъ и въ убийстве не повинится, а скажетъ, что онъ кралъ впервые, а убийства не учинилъ, и того татя за первую татьбу бить кнутомъ и отрезать ему левое ухо и посадити его въ тюрму на два года, а животы его отдати исцомъ въ выть и изъ тюрмы выимая его посылать въ кандалахъ работать на всякия изделья, где Государь укажеть; а какъ онъ два года въ тюрме отсидитъ, и его послать въ украинные городы где Государь укажетъ и велеть ему въ украинныхъ городахъ быти въ какой чинъ онъ пригодится и дать ему писмо за дьячьею приписью, что онъ за свое воровство въ тюрме урочныя годы отсиделъ и изъ тюрмы выпущенъ.
4. Списокъ бояръ, окольничьих и другихъ чинов, с 1578 года до царствования Феодора Алексеевича. Сообщенъ О.П. Глебовым-Стрешневымъ, съ предисловиемъ Редактора. 343 (121—144)
367
Отделение третье
Приготовительныя сведения для сдоваря историко-юридического собственных имен и технических терминов, встречающихся въ дрввнихъ русскихъ памятникахъ
1. Писатели Русской Истории XVIII века: Манкиевъ, Татищевъ, Ломоносовъ, Тредьяковский, Щербатовъ , Болтинъ, Эминъ, Елагинъ, митрополитъ Платонъ. Статья ирофессора С. Соловьева 369 (3—82)
2. Торки, Берендеи и Черные Клобуки. Статья И. Самчевскаго, 449 (83—106)
3. Нифонтъ, епископъ Новгоролский. Статья профессора Л. Г. Зернина 107—115
4. Списки судные докладные и грамоты правыя и бессудныя в Московскомъ Государстве. Статья адьюнктъ-профессора Я. Д. Беляева 481 (115—128)
5. Образцы списковъ докладныхъ и грамотъ правыхъ и бессудныхъ. Сообщены имь
493 (129 — 135 )
е. Дополнительное замечание о правых грамотахъ. Статья Д. С. 499 (135—137)
7. Окольничий. Статья Я. В. Калугина 501 (137—153)
8. Замечания о слове «Дума» профессоровъ Соловьева и Калачова, 518 (154—155)
Опечатки —150
518
ЗАМѢЧАНИЯ О СЛОВѢ «ДУМА».
Дума въ старину не принималась въ значеніи Государственного совѣта, и слово это не происходитъ отъ думать, разсуждать, хотя съ нимъ однокоренное ; Дума означала верх въ Смысле Двора, Дворца Государева, какъ послѣ «быть на верху» означало быть во Дворцѣ. Дом, дым, дум озвачаетъ первоначально возвышеніе, нечто возвышающееся: отсюда дом — здание, дым — ѳиміамъ, восходящій къ небу, вверхъ ; отсюда и дума — гордость, возвышеніе въ некоторыx славянскихъ нарѣчияxъ и дума — актъ мышления, ибо, мысля, существо человека возносится на верхъ, живетъ головою.
суббота, 5 сентября 2009 г.
Фахр ад-Дин
Установление отношений между Медичи и Фахр ад-Дином восходят ко времени Фердинанда Первого Медичи (годы правления 1587-1609). Англия, Испания, Франция, Тоскана, республики Венеция и Генуя, а также города Нидерландов соревновались за право вести торговлю в восточном Средиземноморье. Их суда привозили товары в порты Бейрута, Сидона и Тира, принадлежавшие Фахр ад-Дину. В 1608 году Фердинанд Первый договорился с Фахр ад-Дином о том, что последний может безопасно проехать в Тоскану. Фердинанд Первый умер 7 февраля 1609 года, но его сын Козимо Второй Медичи (годы правления 1609-1621) продолжил поддерживать отношения с Фахр ад-Дином.
Об этом тайном союзе узнал Ахмад Хафиз, османский губернатор Дамаска. Это привело к тому, что во владения эмира была направлена карательная экспедиция. Фахр ад-Дин принял решение о том, чтобы отправиться в изгнание. Он выехал из Саида с молодой женой и свитой из 75 человек. Он отправился в Италию, оставив свою мать Ситт Насаб (из царского дома Тан-нух) и младшего брата Юниса для управления страной. Фахр ад-Дин прибыл в Ливорно 3 ноября 1613 года. Великий герцог приветствовал его специальным посланием и отправил для его встречи делегацию во главе с первым секретарем Лоренцо Узимбарди.
Прибытие эмира во Флоренцию описано в хронике его царствования, приписываемой перу Ахмада аль-Халиди ас-Сафади (умер в 1624). После посещения Пизы и ночевки на Вилле Амброджиана Фахр ад-Дина приветствовал дядя Великого Герцога Дон Джованни Медичи, на карете которого эмир отправился в Палаццо Питти. Там Козимо Медичи с женой и свитой устроил приём эмира с Хребта Ливан в большой приемной зале. Находясь во Флоренции, эмир с семьей пребывали в Палаццо Веккьо. Но его основной резиденцией до мая 1614 года был Ливорно. В июне 1614 года он переехал в Палаццо Медичи Риккарди где он жил до конца июля 1615 года.
Согласно упомянутой хронике, Фахр ад-Дин в 1615 году выехал из Флоренции в Мессину по приглашению герцога Оссуна, вице-короля Испании в Сицилии (Испания в то время воевала с османами). Герцог приветствовал эмира и предоставил ему резиденцию с видом на гавань. По просьбе эмира герцог помог ему организовать разведывательную экспедицию на Хребет Ливан, однако свою семью и свиту он оставил в Мессине. На обратном пути в Сицилию эмир сделал остановку на Мальте, где его приняли с большой помпой. Тем временем вице-король переехал в Палермо, и Фахр ад-Дин последовал за ним туда, а затем в Неаполь, где он оставался до 1618 года, когда он наконец смог вернуться на Хребет Ливан после того, как был убит великий визирь Нассах-паша и Хафиз лишился своего поста. Новый великий визирь Мухаммад-паша был союзником Фахр ад-Дина. В течение всего остального времени своего правления Фахр ад-Дин поддерживал связи с Папой Урбаном VIII, семейством Медичи и Испанией.
С этого времени эмир Фахр ад-Дин ибн-Куркмаз аль-Макани часто упоминается путешественниками в Святую Землю, историками и географами.
Об этом тайном союзе узнал Ахмад Хафиз, османский губернатор Дамаска. Это привело к тому, что во владения эмира была направлена карательная экспедиция. Фахр ад-Дин принял решение о том, чтобы отправиться в изгнание. Он выехал из Саида с молодой женой и свитой из 75 человек. Он отправился в Италию, оставив свою мать Ситт Насаб (из царского дома Тан-нух) и младшего брата Юниса для управления страной. Фахр ад-Дин прибыл в Ливорно 3 ноября 1613 года. Великий герцог приветствовал его специальным посланием и отправил для его встречи делегацию во главе с первым секретарем Лоренцо Узимбарди.
Прибытие эмира во Флоренцию описано в хронике его царствования, приписываемой перу Ахмада аль-Халиди ас-Сафади (умер в 1624). После посещения Пизы и ночевки на Вилле Амброджиана Фахр ад-Дина приветствовал дядя Великого Герцога Дон Джованни Медичи, на карете которого эмир отправился в Палаццо Питти. Там Козимо Медичи с женой и свитой устроил приём эмира с Хребта Ливан в большой приемной зале. Находясь во Флоренции, эмир с семьей пребывали в Палаццо Веккьо. Но его основной резиденцией до мая 1614 года был Ливорно. В июне 1614 года он переехал в Палаццо Медичи Риккарди где он жил до конца июля 1615 года.
Согласно упомянутой хронике, Фахр ад-Дин в 1615 году выехал из Флоренции в Мессину по приглашению герцога Оссуна, вице-короля Испании в Сицилии (Испания в то время воевала с османами). Герцог приветствовал эмира и предоставил ему резиденцию с видом на гавань. По просьбе эмира герцог помог ему организовать разведывательную экспедицию на Хребет Ливан, однако свою семью и свиту он оставил в Мессине. На обратном пути в Сицилию эмир сделал остановку на Мальте, где его приняли с большой помпой. Тем временем вице-король переехал в Палермо, и Фахр ад-Дин последовал за ним туда, а затем в Неаполь, где он оставался до 1618 года, когда он наконец смог вернуться на Хребет Ливан после того, как был убит великий визирь Нассах-паша и Хафиз лишился своего поста. Новый великий визирь Мухаммад-паша был союзником Фахр ад-Дина. В течение всего остального времени своего правления Фахр ад-Дин поддерживал связи с Папой Урбаном VIII, семейством Медичи и Испанией.
С этого времени эмир Фахр ад-Дин ибн-Куркмаз аль-Макани часто упоминается путешественниками в Святую Землю, историками и географами.
понедельник, 31 августа 2009 г.
Traité des langues
Traité des langues
Frain du Tremblay
Amsterdam
1709
19
Table des chapitres
155
Toutes les langues sont capables de toutes sortes de compositions
Все языки могут быть использованы для сочинения текстов любого типа.
162
Quae primo dura visa sunt usu molliuntur. То, что на первый взгляд кажется трудным, становится легче благодаря опыту.
174
Но если в нашем языке не всегда можно найти соответствующие слова и выражения для изображения всех формальных прелестей каждого греческого или латинского отрывка со всеми прелестями мысли, потому что нужно признать, что существуют определённые сочетания слов и определенные удачные выражения, придающие, видимо, рельеф или блеск мыслям; и что эти сочетания на ту же самую тему не часто могут быть столь же хорошо изложены на ином языке, — я утверждаю, что есть и такие, которые отсутствуют в языке оригинала и что хотя и правда, что текст теряет с одной стороны кое-что из своей красоты в переводе, однако это компенсируется другими красотами, которые этот текст находит в языке перевода и которых он не мог обрести в исходном языке.
186
Некоторые критики языков утверждали, что греческий лучше всего подходит для пения, язык римлян — для войны, сирийский — для траура, еврейский — для красноречия, а ассирийский — для молитвы. Другие заявляли, что Бог говорил с Адамом по-испански, когда внушал ему знание Закона, согласно которому Адаму запрещалось вкушать от плодов древа познания добра и зла. Дьявол же разговаривал с Евой по-итальянски, чтобы убедить её в том, что вкусить от плодов нужно, несмотря на запрет. Адам же с Евой применяли французский в своих разговорах с Богом, стараясь оправдать своё непослушание и получить прощение. Месьё де Фюретьер заметил, что арабский язык самый обильный, латинский самый обобщающий (неточный: générale), французский самый нежный, испанский самый серьёзный, а германские языки самые грубые.
Frain du Tremblay
Amsterdam
1709
19
Table des chapitres
155
Toutes les langues sont capables de toutes sortes de compositions
Все языки могут быть использованы для сочинения текстов любого типа.
162
Quae primo dura visa sunt usu molliuntur. То, что на первый взгляд кажется трудным, становится легче благодаря опыту.
174
Но если в нашем языке не всегда можно найти соответствующие слова и выражения для изображения всех формальных прелестей каждого греческого или латинского отрывка со всеми прелестями мысли, потому что нужно признать, что существуют определённые сочетания слов и определенные удачные выражения, придающие, видимо, рельеф или блеск мыслям; и что эти сочетания на ту же самую тему не часто могут быть столь же хорошо изложены на ином языке, — я утверждаю, что есть и такие, которые отсутствуют в языке оригинала и что хотя и правда, что текст теряет с одной стороны кое-что из своей красоты в переводе, однако это компенсируется другими красотами, которые этот текст находит в языке перевода и которых он не мог обрести в исходном языке.
186
Некоторые критики языков утверждали, что греческий лучше всего подходит для пения, язык римлян — для войны, сирийский — для траура, еврейский — для красноречия, а ассирийский — для молитвы. Другие заявляли, что Бог говорил с Адамом по-испански, когда внушал ему знание Закона, согласно которому Адаму запрещалось вкушать от плодов древа познания добра и зла. Дьявол же разговаривал с Евой по-итальянски, чтобы убедить её в том, что вкусить от плодов нужно, несмотря на запрет. Адам же с Евой применяли французский в своих разговорах с Богом, стараясь оправдать своё непослушание и получить прощение. Месьё де Фюретьер заметил, что арабский язык самый обильный, латинский самый обобщающий (неточный: générale), французский самый нежный, испанский самый серьёзный, а германские языки самые грубые.
воскресенье, 30 августа 2009 г.
мутавали
Начиная с 18-го века шиитов Ливана, особенно на Юге страны, стали называть мутаваали (мн.ч. матаавила). Это слово происходит от корня تولّى (брать на себя, выполнять (напр. обязанности) и означает «управляющий». Другие переводят это слово как «любящий», подразумевая любовь к ахль-уль-байт (выражение «ахль аль-бейт» принято использовать в значении «семья Пророка») . В 18-м веке значительное число шиитов освободились от власти эмиров Ливана. Их религиозная ориентация восходит к трудам Абу Дарра.
Французские колониальные власти заимствовали это понятие и назвали эту группу населения метуали.
По другому объяснению, мутавали означает «последователи Имама Али», но исторически этот термин приобрёл пейоративное значение и стал применяться вместо слова шиит. В настоящее время молодые шииты, особенно после войны с Израилем в июле 2006 года, называют себя мутавали. Таким образом, шииты снова воспринимают этот термин как своё название.
Французские колониальные власти заимствовали это понятие и назвали эту группу населения метуали.
По другому объяснению, мутавали означает «последователи Имама Али», но исторически этот термин приобрёл пейоративное значение и стал применяться вместо слова шиит. В настоящее время молодые шииты, особенно после войны с Израилем в июле 2006 года, называют себя мутавали. Таким образом, шииты снова воспринимают этот термин как своё название.
вторник, 18 августа 2009 г.
Эмир Фахр ад-Дин Второй
Эмир Фахр ад-Дин Второй по прозвищу Аль-Кабир (Великий) родился в 1572 и умер в 1635 году. В Европе был известен как Факардин (Facardin). Происходил из знатного курдского рода Ман (Ma’n), принадлежавшего к друзам и правившего Ливаном в течение двух столетий и при шести эмирах. Впервые в истории объединил друзскую и маронитскую общины Ливана под личным управлением. Часто почитается как отец современного Ливана.
По смерти его отца Куркумаза (Qurqumâz) в 1585 году разразилась гражданская война между двумя основными религиозно-политическими партиями в регионе — Кайси и Ямани. После того как Фахр ад-Дин и его партия Кайси победили в 1591 году, он принял решение объединить две постоянно враждующие общины — маронитскую и друзскую. Хотя и друз по религии, он получил поддержку со стороны христиан-маронитов (ныне Северный Ливан), которые отвергли тирана Юсуфа Сайфа. Фахр ад-Дину пришлось вести семилетнюю борьбу за верховную власть. Эта борьба была осложнена тем, что османы (номинальные правители) сначала были союзниками Фахр ад-Дина, а потом Юсуфа Сайфа. Наконец, после поражения Юсуфа Сайфа в 1607 году османы признали власть Фахр ад-Дина.
Однако будучи всё-таки не уверенным в поддержке османов, он вступил в союз с Тосканой в 1608 году. Укрепление связей с Тосканой вызвало опасение у османов, которые вынудили Фахр ад-Дина отправиться в изгнание (1614–18). По возвращении он примирился со своим старым соперником Юсуфом Сайфа, закрепив примирение брачными узами.
Фахр ад-Дин продолжал проводить политику территориальной экспансии, захватив к 1631 власть над Сирией, Ливаном и Палестиной до горы Карамель. Султан Мюрат 4-ый решил разрушить его планы. Фахр ад-Дин терпит поражение в битве при Сафаде (Галилея), в которой гибнет его сын Али (1633). Фахр ад-Дин укрывается в горах Ливана, где попадает в плен в 1634 году. Его отвозят в Стамбул, где казнят вместе с его семьёй 13 апреля 1635 года. Власть в Ливане переходит в руки эмиров Шихаба (Shihāb), суннитов.
Хотя владения Фахр ад-Дина распались после его смерти, союз друзской и маронитской общин сохранился.
Основной источник:
"Fakhr ad-Dīn II." Encyclopædia Britannica from Encyclopædia Britannica 2007 Deluxe Edition. (2009).
По смерти его отца Куркумаза (Qurqumâz) в 1585 году разразилась гражданская война между двумя основными религиозно-политическими партиями в регионе — Кайси и Ямани. После того как Фахр ад-Дин и его партия Кайси победили в 1591 году, он принял решение объединить две постоянно враждующие общины — маронитскую и друзскую. Хотя и друз по религии, он получил поддержку со стороны христиан-маронитов (ныне Северный Ливан), которые отвергли тирана Юсуфа Сайфа. Фахр ад-Дину пришлось вести семилетнюю борьбу за верховную власть. Эта борьба была осложнена тем, что османы (номинальные правители) сначала были союзниками Фахр ад-Дина, а потом Юсуфа Сайфа. Наконец, после поражения Юсуфа Сайфа в 1607 году османы признали власть Фахр ад-Дина.
Однако будучи всё-таки не уверенным в поддержке османов, он вступил в союз с Тосканой в 1608 году. Укрепление связей с Тосканой вызвало опасение у османов, которые вынудили Фахр ад-Дина отправиться в изгнание (1614–18). По возвращении он примирился со своим старым соперником Юсуфом Сайфа, закрепив примирение брачными узами.
Фахр ад-Дин продолжал проводить политику территориальной экспансии, захватив к 1631 власть над Сирией, Ливаном и Палестиной до горы Карамель. Султан Мюрат 4-ый решил разрушить его планы. Фахр ад-Дин терпит поражение в битве при Сафаде (Галилея), в которой гибнет его сын Али (1633). Фахр ад-Дин укрывается в горах Ливана, где попадает в плен в 1634 году. Его отвозят в Стамбул, где казнят вместе с его семьёй 13 апреля 1635 года. Власть в Ливане переходит в руки эмиров Шихаба (Shihāb), суннитов.
Хотя владения Фахр ад-Дина распались после его смерти, союз друзской и маронитской общин сохранился.
Основной источник:
"Fakhr ad-Dīn II." Encyclopædia Britannica from Encyclopædia Britannica 2007 Deluxe Edition. (2009).
понедельник, 17 августа 2009 г.
La Russie et la civilisation européenne
La Russie et la civilisation européenne
L. Léouzon Le Duc
PARIS
MDCCCLIV
Préface
C'est une rude tâche que d'écrire aujourd'hui sur la Russie : si vous êtes sympathique, on vous traite de félon ; si vous êtes hostile, on vous accuse d'exploiter l'occasion. Le moyen, pourtant, de rester neutre? Il faudrait pour cela ou trop de naïveté, ou trop d'ignorance, ou trop de rouerie. C'est l'affaire des dupes, des auveugles ou des diplomates.
Предисловие
Писать в наше время о России очень неблагодарная задача: если вы пишите сочувственно, вас обвинят в предательстве, а если вы проявляете враждебность, вас обвинят в подличанье. Значит, следует оставаться нейтральным? Но для этого нужно быть или слишком наивным, или слишком невежественным, или слишком беспринципным. Это дело или дураков, или слепцов, или дипломатов.
Quant à nous, nous avons agi simplement, sans nous préoccuper si on nous regarderait comme un ami ou comme un ennemi de la Russie, comme un partisan de la neutralité absolue ou comme un champion de l’intervention décisive ; nous avons écrit ce que nous dictait notre conscience, ce que nous croyions être la vérité.
Bien nous en a pris.
Jusqu'à présent, nous n'avons eu contre nous que des Russes de l’école d'Osten-Sacken ou que des gens qui ne se doutent même pas de ce que c'est que la Russie.
Ces derniers ont demandé sérieusement « s'il ne faudrait pas se défier, peut-être, de nos investigations. »
Qu'en savent-ils?
L'irritation des Russes se comprend mieux, ils sont dans le cas de légitime défense. Du reste, nous n'avons pas la prétention de leur faire la loi. Quand on peut, avec un seul homme et un seul canon, tenir en échec, pendant toute une journée, deux grandes flottes coalisées, on est évidemment au-dessus de toute atteinte.
Cependant, nous devons le dire , à mesure que l’opinion s'est éclairée, elle s'est rangée de notre côté.
Notre Question russe, vieille déjà d'un an, acceptée tout d'abord en Angleterre et en Allemagne, traduite en Suède jusqu'à la dernière lettre, mais jugée en France trop violente, trop prématurée; notre Question russe la emporté enfin.
Ah ! nous dit-on , nous écrit-on èe toutes parts, vous aviez bien raison quand vous affirmiez :
Que le prince Menschikoff n'était qu'un brûlot;
Que les diplomates ne réussiraient à rien ;
Que la Russie voulait la guerre, et qu'on aurait la guerre.
Notre Russie contemporaine a eu la même chance. Un seul reproche nous a été adressé à l'occasion de cet ouvrage, c'est d'y avoir poussé trop loin... la modération.
Ainsi la lumière se fait, les esprits marchent. Mon Dieu! nous n'ignorons pas tout ce qu'il en coûte pour sortir d'une voie, même fausse, lorsque depuis longtemps déjà on s'y trouve engagé; nous n'ignorons pas eombien est naturelle la colère qu'excitent les importuns qui s'acharnent à vous désillusionner. La Russie avait si bien réussi à enguirlander l’Europe ; tant d'hommes supérieurs se complaisaient dans l'adoration de son omnipotence et des hautes qualités qu'ils prétaient à son gouvernement ! c’était là comme un doux oreiller, sur lequel ils se promettaient de reposer de longues années encore. Et vous venez brusquement secouer leur sommeil, vous venez déchirer le satin moelleux de cet oreiller et montrer qu'au lieu de duvet il ne renferme que des épines!..
Nous le dirons franchement : ce n'est pas sans de grands efforts que nous nous somnàes aussi décidé nous-méme à prendre part à cette tâche délicate.
Depuis plus de douze ans, nous faisions du nord de l'Europe, et de la Russie en particulier, l’objet spécial de nos études. Nous avions visité la Russie quatre fois, et à chaque fois, notre séjour y avait été long.
Or, on ne s'occupe pas d'un même pays pendant tant d'années sans y prendre un vif intérêt, on ne le visite pas si souvent sans y contracter des liaisons qui obligent. D'ailleurs, chargé trois fois de missions du gouvernement, nous avions dû engager, en Russie, avec plusieurs personnages officiels, des rapports dont nous avions toujours eu lieu de nous applaudir ; de gracieux témoignages nous y étaient venus, en outre, des hautes régions du pouvoir, en retour de nos travaux académiques déjà publiés, ou d'un splendide présent que nous avions obtenu de notre gouvernement, en faveur de l'université de Finlande.
Sans doute , au milieu de tout cela , nos yeux ne restaient point fermés; nous profitions, le plus qu'il nous était possible, des facilités dont nous jouissions, pour soulever le voile doré qui flottait devant nous et démêler les réalités des apparences.
Certes, ce n'était point la chose facile; tous ceux qui sont allés en Russie dans un but sérieux le comprendront.
Les Russes ont une si grande habileté à jeter, comme on dit, de la poudre aux yeux!
Tantôt, comme s'ils voulaient vous forcer à les oublier pour ne penser qu'à vous-même, ils vous flatteront dans ce que votre amour-propre peut avoir de plus chatouilleux.
En 1842, M. d'Arlincourt, visitant la résidence impériale de Tzarskoe-Célo, fut introduit dans la chambre qu'occupait l'empereur Alexandre.
Cette chambre était encore telle que le tzar l’avait laissée le jour de son dernier départ pour Taganrog.
Au milieu était un bureau, et sur le bureau un livre ouvert.
Sur l’invitation du cicérone, M. d'Arlincourt jeta les yeux sur ce livre.
O surprise ! c'était le Solitaire.
M. d'Arlincourt sortit de Tzarskoe-Célo convaincu que la dernière pensée de l’empereur Alexandre, en quittant sa belle villa pour se rendre au lieu où il devait mourir, avait été pour lui.
Les Russes se sont applaudis longtemps de cette plaisanterie.
D'autres fois, le Russes vous aveugleront complètement, tout en ayant l’air de vous mettre le flambeau à la main.
Ainsi, rien de plus facile, pour un voyageur de distinction qui veut visiter la Russie, que d'obtenir du gouvernement ce qu'on appelle un feldjeger, c'est-à-dire une sorte d'officier de poste chargé de vous faire servir des chevaux aux relais, et de vous aplanir les difficultés de votre exploration.
Ce feldjeger, qui tient un peu, beaucoup même, à la police, s'acquitte à merveille de son emploi. Seulement, si vous n'y prenez garde, il vous montrera tout le contraire de ce que vous voudriez voir. Nous avons entendu citer un étranger qui, pour s'épargner les complaisances importunes de son guide officiel, le grisait mortellement avec de l’eau-de-vie a chaque station qu'il voulait explorer.
— Quoi donc ! nous disait en 1846 un ancien ministre à la veille de notre départ pour la Russie, où nous allions remplir une mission commerciale, vous voulez aller dans ce pays-là faire des études de commerce?
— Sans doute.
— Mais il n'y a rien, absolument rien à y voir !
— Cependant...
— Oh ! mon fils y est allé tout récemment, et je vous assure qu'il n'y a rien vu, rien du moins qui mérite qu'on se dérange...
— Votre fils n'a peut-être fait que passer...
— Pardon ! il est bien resté deux ou trois mois à battre le territoire russe ; on lui avait même donné un cicerone attaché à la poste pour lui faciliter ses recherches ; et, malgré cela, je vous le répète, il n'a rien vu.
En effet, il eût été difficile que le fils de ce ministre vît quelque chose.
Les Russes ne se contentent pas de ces moyens détournés pour vous masquer leur pays. Ils ont encore recours à des dissimulations positives.
Pendant notre séjour à Saint-Pétersbourg, en 1840 ou 1847, quelques officiers prussiens y arrivèrent de Berlin, chargés par leur gouvernement d'étudier l'organisation des escadrons de la cavalerie de la garde.
L'empereur Nicolas les reçut avec cette haute politesse qui le caractérise et les combla de prévenances.
— Vois-tu ces messieurs? dit- il en allemand en les présentant à un officier de sa garde : ils me sont envoyés par mon frère de Prusse pour étudier nos escadrons ; je t'ordonne de les leur montrer comme à des frères !
Puis, prenant l'officier à part, il ajouta en russe :
— Tu les leur montreras comme tu dois les montrer.
L'officier comprit.
Il se rendit sur-le-champ chez tous ses camarades, emprunta aux autres des chevaux, aux autres des hommes, à ceux-ci des uniformes, à ceux-là des harnais, et de tout cela composa un escadron comme jamais on n'en avait vu.
Le lendemain, au sortir d'un somptueux déjeuner où les Prussiens avaient fait amplement honneur au Champagne, l’escadron fut exhibé.
On s’imagine facilement le succès qu'il obtint.
— Eh bien, dit le confident de l’empereur à ses convives, tous les escadrons de la garde lui ressemblent.
Il n'y avait rien à répliquer.
Ces exemples, que nous pouvons multiplier encore, suffisent pour donner une idée des difficultés que rencontre en Russie tout voyageur qui se propose d'étudier sérieusement le pays. Ce n'est qu'après un long séjour, qu'après des observations cent fois contrôlées, qu'il peut réussir à échapper au labyrinthe dans lequel on se plâtt à l'égarer.
Nous avons passé nous-méme par toutes ces épreuves, et quand, à force d'attention consciencieuse, de laborieuse persévérance, nous parvînmes enfin à fixer notre opinion, la considération des agréments que nous avions goûtés dans la société russe et le souvenir des prévenances dont nous y avions été l'objet, nous causèrent un vif embarras. Cet embarras redoubla surtout quand nous nous décidâmes à écrire.
D'abord, nous fîmes une sorte de compromis avec notre conscience : pour en concilier les exigences avec celles de notre délicatesse, nous nous bornâmes a des écrits d'érudition ou de littérature : témoin notre ouvrage sur la Finlande, notre Saison de bains au Caucase, nos Études sur la Russie et le nord de l’Europe, etc. Si les affaires politiques ne fussent point venues si brutalement dominer la situation, peut-être eussions-nous persévéré dans cette voie. Mais qui pourrait aujourd'hui se parquer dans un simple rôle d'érudit ou de littérateur?
Or, du moment où nous nous décidions à étudier la Russie sous le rapport politique, notre situation se modifiait radicalement. Il ne s'agissait plus pour nous de caresser des souvenirs personnels, de ménager des sympathies toujours chères ; nous sortions du champ des affections particulières pour aborder celui des intérêts généraux : nous devions donc être absolument vrai.
Et voilà pourquoi nous avons écrit la Question russe et la Russie contemporaine , pourquoi nous avons écrit la Russie et la civilisation européenne.
Ici, nous prenons la Russie dans les mystères de sa vie intérieure, dans l’effervescence de son rayonnement extérieur ; c'est un jugement à découvert et sans arrière-pensée. Si nous avons des actes à flétrir, des tendances à anathématiser, à qui la faute?
Qu'on ne vienne donc plus nous reprocher, comme quelques-uns l’ont fait, d'écrire contre la Russie par dépit ou par vengeance. Outre que ces reproches sont ridicules, ils ne sauraient nous atteindre. Nous n'avons contre la Russie aucun dépit, parce qu'elle ne nous a laissé aucune déception; nous n'avons contre la Russie aucun désir de vengeance, parce qu'elle ne nous a fait aucun mal et qu'elle nous a toujours libéralement donné ce que nous lui avons demandé. Encore une fois, il ne s'agit point ici d'une question personnelle, mais d'une question générale. Nous faisons de la politique et non du sentiment, de la conscience et non delà politesse.
Amicus Plato, sed magis amica Veritas.
Paris, 1er juin 1854.
L. Léouzon Le Duc
PARIS
MDCCCLIV
Préface
C'est une rude tâche que d'écrire aujourd'hui sur la Russie : si vous êtes sympathique, on vous traite de félon ; si vous êtes hostile, on vous accuse d'exploiter l'occasion. Le moyen, pourtant, de rester neutre? Il faudrait pour cela ou trop de naïveté, ou trop d'ignorance, ou trop de rouerie. C'est l'affaire des dupes, des auveugles ou des diplomates.
Предисловие
Писать в наше время о России очень неблагодарная задача: если вы пишите сочувственно, вас обвинят в предательстве, а если вы проявляете враждебность, вас обвинят в подличанье. Значит, следует оставаться нейтральным? Но для этого нужно быть или слишком наивным, или слишком невежественным, или слишком беспринципным. Это дело или дураков, или слепцов, или дипломатов.
Quant à nous, nous avons agi simplement, sans nous préoccuper si on nous regarderait comme un ami ou comme un ennemi de la Russie, comme un partisan de la neutralité absolue ou comme un champion de l’intervention décisive ; nous avons écrit ce que nous dictait notre conscience, ce que nous croyions être la vérité.
Bien nous en a pris.
Jusqu'à présent, nous n'avons eu contre nous que des Russes de l’école d'Osten-Sacken ou que des gens qui ne se doutent même pas de ce que c'est que la Russie.
Ces derniers ont demandé sérieusement « s'il ne faudrait pas se défier, peut-être, de nos investigations. »
Qu'en savent-ils?
L'irritation des Russes se comprend mieux, ils sont dans le cas de légitime défense. Du reste, nous n'avons pas la prétention de leur faire la loi. Quand on peut, avec un seul homme et un seul canon, tenir en échec, pendant toute une journée, deux grandes flottes coalisées, on est évidemment au-dessus de toute atteinte.
Cependant, nous devons le dire , à mesure que l’opinion s'est éclairée, elle s'est rangée de notre côté.
Notre Question russe, vieille déjà d'un an, acceptée tout d'abord en Angleterre et en Allemagne, traduite en Suède jusqu'à la dernière lettre, mais jugée en France trop violente, trop prématurée; notre Question russe la emporté enfin.
Ah ! nous dit-on , nous écrit-on èe toutes parts, vous aviez bien raison quand vous affirmiez :
Que le prince Menschikoff n'était qu'un brûlot;
Que les diplomates ne réussiraient à rien ;
Que la Russie voulait la guerre, et qu'on aurait la guerre.
Notre Russie contemporaine a eu la même chance. Un seul reproche nous a été adressé à l'occasion de cet ouvrage, c'est d'y avoir poussé trop loin... la modération.
Ainsi la lumière se fait, les esprits marchent. Mon Dieu! nous n'ignorons pas tout ce qu'il en coûte pour sortir d'une voie, même fausse, lorsque depuis longtemps déjà on s'y trouve engagé; nous n'ignorons pas eombien est naturelle la colère qu'excitent les importuns qui s'acharnent à vous désillusionner. La Russie avait si bien réussi à enguirlander l’Europe ; tant d'hommes supérieurs se complaisaient dans l'adoration de son omnipotence et des hautes qualités qu'ils prétaient à son gouvernement ! c’était là comme un doux oreiller, sur lequel ils se promettaient de reposer de longues années encore. Et vous venez brusquement secouer leur sommeil, vous venez déchirer le satin moelleux de cet oreiller et montrer qu'au lieu de duvet il ne renferme que des épines!..
Nous le dirons franchement : ce n'est pas sans de grands efforts que nous nous somnàes aussi décidé nous-méme à prendre part à cette tâche délicate.
Depuis plus de douze ans, nous faisions du nord de l'Europe, et de la Russie en particulier, l’objet spécial de nos études. Nous avions visité la Russie quatre fois, et à chaque fois, notre séjour y avait été long.
Or, on ne s'occupe pas d'un même pays pendant tant d'années sans y prendre un vif intérêt, on ne le visite pas si souvent sans y contracter des liaisons qui obligent. D'ailleurs, chargé trois fois de missions du gouvernement, nous avions dû engager, en Russie, avec plusieurs personnages officiels, des rapports dont nous avions toujours eu lieu de nous applaudir ; de gracieux témoignages nous y étaient venus, en outre, des hautes régions du pouvoir, en retour de nos travaux académiques déjà publiés, ou d'un splendide présent que nous avions obtenu de notre gouvernement, en faveur de l'université de Finlande.
Sans doute , au milieu de tout cela , nos yeux ne restaient point fermés; nous profitions, le plus qu'il nous était possible, des facilités dont nous jouissions, pour soulever le voile doré qui flottait devant nous et démêler les réalités des apparences.
Certes, ce n'était point la chose facile; tous ceux qui sont allés en Russie dans un but sérieux le comprendront.
Les Russes ont une si grande habileté à jeter, comme on dit, de la poudre aux yeux!
Tantôt, comme s'ils voulaient vous forcer à les oublier pour ne penser qu'à vous-même, ils vous flatteront dans ce que votre amour-propre peut avoir de plus chatouilleux.
En 1842, M. d'Arlincourt, visitant la résidence impériale de Tzarskoe-Célo, fut introduit dans la chambre qu'occupait l'empereur Alexandre.
Cette chambre était encore telle que le tzar l’avait laissée le jour de son dernier départ pour Taganrog.
Au milieu était un bureau, et sur le bureau un livre ouvert.
Sur l’invitation du cicérone, M. d'Arlincourt jeta les yeux sur ce livre.
O surprise ! c'était le Solitaire.
M. d'Arlincourt sortit de Tzarskoe-Célo convaincu que la dernière pensée de l’empereur Alexandre, en quittant sa belle villa pour se rendre au lieu où il devait mourir, avait été pour lui.
Les Russes se sont applaudis longtemps de cette plaisanterie.
D'autres fois, le Russes vous aveugleront complètement, tout en ayant l’air de vous mettre le flambeau à la main.
Ainsi, rien de plus facile, pour un voyageur de distinction qui veut visiter la Russie, que d'obtenir du gouvernement ce qu'on appelle un feldjeger, c'est-à-dire une sorte d'officier de poste chargé de vous faire servir des chevaux aux relais, et de vous aplanir les difficultés de votre exploration.
Ce feldjeger, qui tient un peu, beaucoup même, à la police, s'acquitte à merveille de son emploi. Seulement, si vous n'y prenez garde, il vous montrera tout le contraire de ce que vous voudriez voir. Nous avons entendu citer un étranger qui, pour s'épargner les complaisances importunes de son guide officiel, le grisait mortellement avec de l’eau-de-vie a chaque station qu'il voulait explorer.
— Quoi donc ! nous disait en 1846 un ancien ministre à la veille de notre départ pour la Russie, où nous allions remplir une mission commerciale, vous voulez aller dans ce pays-là faire des études de commerce?
— Sans doute.
— Mais il n'y a rien, absolument rien à y voir !
— Cependant...
— Oh ! mon fils y est allé tout récemment, et je vous assure qu'il n'y a rien vu, rien du moins qui mérite qu'on se dérange...
— Votre fils n'a peut-être fait que passer...
— Pardon ! il est bien resté deux ou trois mois à battre le territoire russe ; on lui avait même donné un cicerone attaché à la poste pour lui faciliter ses recherches ; et, malgré cela, je vous le répète, il n'a rien vu.
En effet, il eût été difficile que le fils de ce ministre vît quelque chose.
Les Russes ne se contentent pas de ces moyens détournés pour vous masquer leur pays. Ils ont encore recours à des dissimulations positives.
Pendant notre séjour à Saint-Pétersbourg, en 1840 ou 1847, quelques officiers prussiens y arrivèrent de Berlin, chargés par leur gouvernement d'étudier l'organisation des escadrons de la cavalerie de la garde.
L'empereur Nicolas les reçut avec cette haute politesse qui le caractérise et les combla de prévenances.
— Vois-tu ces messieurs? dit- il en allemand en les présentant à un officier de sa garde : ils me sont envoyés par mon frère de Prusse pour étudier nos escadrons ; je t'ordonne de les leur montrer comme à des frères !
Puis, prenant l'officier à part, il ajouta en russe :
— Tu les leur montreras comme tu dois les montrer.
L'officier comprit.
Il se rendit sur-le-champ chez tous ses camarades, emprunta aux autres des chevaux, aux autres des hommes, à ceux-ci des uniformes, à ceux-là des harnais, et de tout cela composa un escadron comme jamais on n'en avait vu.
Le lendemain, au sortir d'un somptueux déjeuner où les Prussiens avaient fait amplement honneur au Champagne, l’escadron fut exhibé.
On s’imagine facilement le succès qu'il obtint.
— Eh bien, dit le confident de l’empereur à ses convives, tous les escadrons de la garde lui ressemblent.
Il n'y avait rien à répliquer.
Ces exemples, que nous pouvons multiplier encore, suffisent pour donner une idée des difficultés que rencontre en Russie tout voyageur qui se propose d'étudier sérieusement le pays. Ce n'est qu'après un long séjour, qu'après des observations cent fois contrôlées, qu'il peut réussir à échapper au labyrinthe dans lequel on se plâtt à l'égarer.
Nous avons passé nous-méme par toutes ces épreuves, et quand, à force d'attention consciencieuse, de laborieuse persévérance, nous parvînmes enfin à fixer notre opinion, la considération des agréments que nous avions goûtés dans la société russe et le souvenir des prévenances dont nous y avions été l'objet, nous causèrent un vif embarras. Cet embarras redoubla surtout quand nous nous décidâmes à écrire.
D'abord, nous fîmes une sorte de compromis avec notre conscience : pour en concilier les exigences avec celles de notre délicatesse, nous nous bornâmes a des écrits d'érudition ou de littérature : témoin notre ouvrage sur la Finlande, notre Saison de bains au Caucase, nos Études sur la Russie et le nord de l’Europe, etc. Si les affaires politiques ne fussent point venues si brutalement dominer la situation, peut-être eussions-nous persévéré dans cette voie. Mais qui pourrait aujourd'hui se parquer dans un simple rôle d'érudit ou de littérateur?
Or, du moment où nous nous décidions à étudier la Russie sous le rapport politique, notre situation se modifiait radicalement. Il ne s'agissait plus pour nous de caresser des souvenirs personnels, de ménager des sympathies toujours chères ; nous sortions du champ des affections particulières pour aborder celui des intérêts généraux : nous devions donc être absolument vrai.
Et voilà pourquoi nous avons écrit la Question russe et la Russie contemporaine , pourquoi nous avons écrit la Russie et la civilisation européenne.
Ici, nous prenons la Russie dans les mystères de sa vie intérieure, dans l’effervescence de son rayonnement extérieur ; c'est un jugement à découvert et sans arrière-pensée. Si nous avons des actes à flétrir, des tendances à anathématiser, à qui la faute?
Qu'on ne vienne donc plus nous reprocher, comme quelques-uns l’ont fait, d'écrire contre la Russie par dépit ou par vengeance. Outre que ces reproches sont ridicules, ils ne sauraient nous atteindre. Nous n'avons contre la Russie aucun dépit, parce qu'elle ne nous a laissé aucune déception; nous n'avons contre la Russie aucun désir de vengeance, parce qu'elle ne nous a fait aucun mal et qu'elle nous a toujours libéralement donné ce que nous lui avons demandé. Encore une fois, il ne s'agit point ici d'une question personnelle, mais d'une question générale. Nous faisons de la politique et non du sentiment, de la conscience et non delà politesse.
Amicus Plato, sed magis amica Veritas.
Paris, 1er juin 1854.
четверг, 6 августа 2009 г.
Linguistic essays
Linguistic essays
Carl Abel, ph. dr.
London:
1882.
55
The conception of love in some ancient and modern languages.
61
I. LATIN.
In specialising 'love,' the Romans made a primary distinction between spontaneous affection and affection accorded as a matter of duty. In each of these they recognised two distinct shades. To the Romans spontaneous inclination either rested upon a feeling in which intelligent recognition of personal worth had gradually ripened into a warmer appreciation of the goodness and amiability of the individual beloved ; or it was pure feeling, which, welling up from the secret depths of the soul, and defying the restraints of ordinary reflection, might rapidly run through all the various intervening stages between mere gratification of the finer susceptibilities and the mighty flow of an overpowering passion. The former more judicious and discerning kind of spontaneous love the Romans denoted by 'diligere ' l the latter more impulsive one by 'amare.'
In dutiful love, also, two stages were acknowledged 'caritas' and 'pietas.' 'Caritas' is the moral sanction bestowed upon the bond of nature that links us to parents, brothers, sisters, and tried friends the loving allegiance due to those associated with us as mates and helpful companions in our earthly career. 'Pietas' looks in the same direction, but from a higher point of view. Lending to the ethic glow of loyal attachment the more sublime sanctity of religion and faith, it regards fidelity to relatives and allies, not as a mere moral and intersocial duty, but as an obligation to the gods themselves. The sphere of 'pietas' extends not quite so far down, but reaches somewhat higher up than that of 'caritas ;' a middle range they both have in common. ' Pietas ' was seldom applied to feelings the Bomans cherished as friends, the attachment of a friend being purely volitional, and not a divinely ordained tie. All the more frequently the meaning of the word mounted up into celestial regions, wherein the ancients strove to yield themselves up to the Deity. ' Pietas ' was peculiarly the sentiment by which, from humility and gratitude combined, man should feel himself bound to the gods. For the expression of Roman devotion to country, parents, and children, however, ' caritas ' and ' pietas ' served alike, according as more stress was laid upon the ethical or the religious nature of these lofty duties. The distinction drawn between spontaneous affection and the prescriptive love for parents, husbands, children, relatives, and friends is likewise illustrated by the use of the adjectives. In classical Latin 'carus' means 'loved' in all cases of dutiful affection ; to apply to these 'amatus' would be frivolous. It is certainly otherwise with ' loving’ which is 'amans' even in the relations in which 'loved' is rendered by 'carus,' but with a special point. The playfulness attached to 'amans' by this use became so conspicuous that the word frequently meant 'amantissimus.'
A general, and, in its generality, necessarily indefinite word for almost the whole range of the feelings analysed was 'affectus.' Originally expressing but a vague impulse of interest or feeling, it soon came to denote a sensation which, however warm, was too transient, and took too little account of itself, to be designated by any more definite word. In this sense 'affectus' is a real affection, strong indeed, but not steady enough to ripen into conviction and declare itself as 'amor,' 'pietas,' 'caritas,' or 'dilectio ;' or which, even if it endures, has in it too much of passionate caprice to be able to make its choice between the different kinds of love, and expand into either the one or the other. Accordingly it is more impulsive than true ; given more to profession than fulfilment ; more exacting than vouchsafing. In the course of time, however, it assumed yet another and superior meaning. When, in the steady development of Roman society, existing differences of rank and opinion became more marked, and a corresponding reserve supervened in the expression of emotion, ' affectus ' came to be used for more quiet and persistent feeling. The play of feeling being in those later days fettered by many a social and individual restraint, ' affectus/ under the loose cloak of its meaning, without prejudice either to the truth or the ardour of the sentiment, was used to hide 'love.' It gradually became a word by which love might be spoken of allusively, and which implied love without mentioning it. When, together with the entire mental attitude of the Roman people, ‘affectus ' had raised itself to this stage of development, it was more frequently used for the designation of love than formerly, when indeed it spake more clearly, but, by its very demonstrativeness, made its instability too apparent to admit of being regarded as a deep and serious feeling. The old ' affectus ' is a clinging to persons and things, the possession of which is sought by uncontrolled impulse ; the later is a restful, sincere love, not exactly demonstrative, but eminently reliable. The former is often used in reference to the beauty of woman ; the latter preferably employed in respect of the relation between parents and children and friends.
63
An interesting difference separates 'affectus' from ' affectio.' Both words come from the same stem ; of the derivative syllables with which they are formed, tio, generally speaking, denotes a becoming, while tus is affixed to signify that which has become. In the present case, however, it is the reverse. ' Affectus ' is the more indefinite word, in which there is a play of all manner of shades, and which only by degrees succeeds in evolving a settled and pointed sense ; ' affectio,' from the very first, is a more exact, more clearly defined conception. For the explanation of this exceptional etymology we have to look to the vague purport of the stem from which both are derived. Since the termination tus indicates something effected, ' affectus’, as the stem has an ambiguous meaning, cannot but likewise embrace a wide and undetermined sense. In it that which has been effected, and accordingly exists, is the genuine child of a fickle parent, whose features it faithfully reflects. With ' affectio ' it is otherwise. A certain degree of deliberate concentration is required to watch the growth of a thing which, even when complete, is not a tangible entity, but a dim, fluid feeling, imperfectly condensed from the nebulous state. Hence ' affectio/ as part of the dictionary, is the product of reflection, whilst ' affectus/ as a concept, has sprung from the immediate observation of quick and susceptible but inconstant feelings. How these arise, only an attentive observer can tell. Too transient to remain long under the lens or to repay the observer for a special effort, they are neither easily scanned nor rapidly determined as to their essence and drift. But all the more certainly will faithful study ensure comparative precision, and lead to corresponding conclusions. ' Affectio ' has, accordingly, a visible tendency to crystallise the transient interest from which it takes its rise into a more intense feeling, and conceive it as a lasting sentiment. Whilst the ripe ' affectus ' is eager but fickle, ' affectio’ by analysing its growth, describes a less violent but more constant and earnest emotion. The same difference is apparent in another peculiarity of their application. 'Affectus ' is seldom used for ' love’ unless this exceptional meaning of the ambiguous word is made obvious by the context ; ' affectio’ on the other hand, defines the meaning of ' love ' sufficiently well to be able to express it by itself without elucidatory surroundings.
64
There still remains to be considered what, to the Roman world, was a characteristic kind of serviceable attachment or loving service ' studium.' In the olden days the political and social organisation of the commonwealth, in its essential features at least, was thought to be so good, so natural, and honourable an arrangement, that the subordinate looked upon services to his superior as a moral duty, and actually loved and cherished the patronus whose protection afforded him a place in the state. Based upon interdependence, interest became so interwoven with affection, that what was found to be advantageous and conducive to mutual profit was also regarded as auspicious and good. Not only on account of the palpable benefits derived, but also because of the sanctifying relation supposed to exist between the recognition and the gift, ' studium ' was the legitimate predilection each man felt for his nearest political masters, patrons, and friends. The important word denoted the intense devotion a man acknowledged to those who represented his interests in the state and raised him from an outlawed nondescript the natural position of man in antiquity to the rank of a recognised being, endowed with the right to exist and the claim to be respected. To this was superadded the further meaning of devotion to country, party, or revered persons, willingly served, even in the absence of a social or tribal tie. The most general meaning is good-will to man. Mutual love and service are, as a rule, presupposed by the word, restting, as it does, on the basis of an active interdependence. Even when occasionally expressing a superior's sentiments to wards a subordinate, mutual benefit is a constant feature in the serious term.
65
With these remarks on their tenor and drift, we couple some observations on the form of these interesting words. ‘Caritas ' and ' pietas ' are substantives, having, as a complement, corresponding adjectives, but no verbs. The reason is obvious. The concepts they express are assumed to be innate qualities of the human soul, displayed not only in action, but existing and influential even when there is no occasion for outward display. ' Diligere,' on the other hand, is solely a verb, and only in post-classic times produced a substantive, which was seldom used and can hardly be called Roman. The opposite of 'pietas' and ' caritas’ the meaning of ' diligere ' enables us to discover the cause of this formal difference. ' Pietas ' and ' caritas ' towards friends, relations, the country, and the gods, were dutiful sentiments of every right-minded Roman, man, woman, and child ; they were latent in the soul even though not exhibited every instant ; they were permanent realities, and therefore substantives. On the other hand, 'diligere ' is to love from choice. ' Diligere ' selects, esteems, and honours. It does not exist at all except when it acts, and consequently it is a verb. Being indispensable permanencies, even when they have not the opportunity of manifesting themselves, and seem to slumber in the recesses of the soul, ' pietas' and ‘caritas ' are therefore substantives; 'diligere’ as a practised faculty, must be a verb. For more varied and comprehensive use, and therefore in the verbal as well as the substantive form, we have the four remaining words ' amor,' ' studium’ ' affectus’ and ‘affectio.' The passion of ' amor ' is at once an active power and an innate element of the soul, a verb therefore, and at the same time a substantive. By its inmost nature ' studium ' is likewise driven to exert itself, whilst, on the strength of its ardent attachment, it claims at the same time to be an enduring reality : an 'amor ' transferred from ideal regions to the temperate zone of social intercourse, and ennobled by the fervent recognition of the mutual need with which it exalts the exchange of services and favours between man and man. Alike active and stable, this fervent notion suitably clothes itself in verbal as well as substantive dress. Bearing in mind that the verb attached to them does not go beyond the sense of 1 making an impression,' we can extend the same remark to 'affectus' and 'affectio.' In accordance with the usual condensation of meaning occurring in their positive part of speech, these two substantives display a pregnant reinforcement of the sense of the verb 'afficere.' From a mere ' making impression ' they transform the signification of their verb into a prompt albeit fugitive attachment. While the process of ' impression-making ' lasts, as happens in the case of the verb, no attachment has as yet been established ; the impression once made, it is but too frequently something more of a reality and a substantive than could have been foreseen.
67
II. ENGLISH.
The Englishman's love is always a free gift, depending more upon the will of the giver than upon social relations or kinship. Its various kinds differ from each other, not according to the relative position of the parties concerned, but according to the warmth and colouring infused by personal feeling. When the national mind is so disposed, it is only natural that almost every one of the English words for ' love ' should admit of being applied at will, independently of all other personal relations.
The most general designation is 'love.' Originally the passion which seeks to enjoy the presence and sympathy of the beloved, it has gradually come to be far more than this. With the desire for sweet communion it unites a more or less prominent spiritual trait, ennobling the passion and enlisting it into the unselfish service of the ideal. It thus becomes a real enthusiasm for the beautiful and the Good, which for the time being is seen embodied in the beloved object, and which by most men is acknowledged only in this short span of the springtime of the soul.
It culminates in a transient self-exaltation of his own nature, during which man is apt to fancy he has found a charm that shall give him a new joy in existence, impart a fresh purity of will, and bestow increased fitness for the battle of life.*
* To some languages the difference between the love of woman and the ideal enthusiasm inspired by it appears so considerable that it is marked by special words. In Danish, the former description of love is ' Kjaerlighed,' the latter 'Elskov.'
71
III. HEBREW.
¬As primitive antiquity differs from this cultured century and the devout past from the sceptical present, so is the ancient Jewish ' love ' opposed to the forms of the same concept prevailing in modern Europe. The various kinds of love possible between men the Hebrew distinguished as abstract and concrete, as inactive and active. Abstract and inactive love seemed to him essentially the same feeling whenever and wherever it arose ; the active sentiment he distinguished according to the character and relative position of the loving and the motives from which it sprang.
As long as love was described as mere feeling, one word sufficed to designate it in all its various relations between man and man ; but where stress was laid upon the beneficent purposes which accompany love and the felicitous results produced by it, he keenly saw manifold grades, and used several words of peculiarly delicate and specific synonymy. If this mode of conceiving love reflects only too well social relations, in which less count was taken of the intention than the deed, yet the deed, it should be observed, is ennobled by love, studious and deliberate love, which inspires the beneficent act. This is beautifully in accord with the attribution of the feeling, in all its Hebraic shades, to Jehovah, and with the derivation of all earthly love from the divine Fountain-head, which sanctifies its manifestations in the life of man.
' Ahav,' love as pure feeling which indeed may prove active, but does not need to do so in order to come up to its inherent idea designates love between man and woman, as well as between parents and children, brothers and sisters, between friends, mates, acquaintances, and all men generally ; figuratively, also, love for things, propensity to certain actions, even when modified to mere liking. It displays an inner proclivity without expressing itself as to the cause thereof, and, leaving this point altogether undetermined, has a tendency to appear to emanate from a warm heart rather than from a cool head. As between man and woman, it includes both passion and conjugal affection. The latter meaning is exemplified by the common Talmudic expressions, ' ahavas n'urim, esches n'urim,' 'the love of youth’, 'the wife of youth ; ' in the former more passionate sense ' ahav ' is capable of the highest poetic embellishment, as we find in Solomon's Song, where love is held ' as a banner over the beloved,' and all nature searched for florid imagery to portray its sweetness. Love's sacrifice, also, which gladly enters the service of the beloved being, and neither spares nor feels any trouble in promoting his or her good, has, from the earliest time, been added to the meaning of the word. Soaring into transcendental spheres, it comes to denote a passion which rates itself higher than all earthly things, and shines forth as the one absorbing ideal of life. 20 However, in this latter sense, now so general with European poets, the Hebraic term was but seldom used. Jewish antiquity, doubtless, knew the mood which throws away life in order to gratify love. But it regarded the feeling as the ebullition of hot, rash, and inconsiderate youth. They did not in those days suffer amorous despair to become a recognised condition of the soul, justified by and indicative of a glorious devotion to real or assumed worth. Still less did they permit love to degenerate into one of the conventional elegancies of life.
All these are innovations.
Carl Abel, ph. dr.
London:
1882.
55
The conception of love in some ancient and modern languages.
61
I. LATIN.
In specialising 'love,' the Romans made a primary distinction between spontaneous affection and affection accorded as a matter of duty. In each of these they recognised two distinct shades. To the Romans spontaneous inclination either rested upon a feeling in which intelligent recognition of personal worth had gradually ripened into a warmer appreciation of the goodness and amiability of the individual beloved ; or it was pure feeling, which, welling up from the secret depths of the soul, and defying the restraints of ordinary reflection, might rapidly run through all the various intervening stages between mere gratification of the finer susceptibilities and the mighty flow of an overpowering passion. The former more judicious and discerning kind of spontaneous love the Romans denoted by 'diligere ' l the latter more impulsive one by 'amare.'
In dutiful love, also, two stages were acknowledged 'caritas' and 'pietas.' 'Caritas' is the moral sanction bestowed upon the bond of nature that links us to parents, brothers, sisters, and tried friends the loving allegiance due to those associated with us as mates and helpful companions in our earthly career. 'Pietas' looks in the same direction, but from a higher point of view. Lending to the ethic glow of loyal attachment the more sublime sanctity of religion and faith, it regards fidelity to relatives and allies, not as a mere moral and intersocial duty, but as an obligation to the gods themselves. The sphere of 'pietas' extends not quite so far down, but reaches somewhat higher up than that of 'caritas ;' a middle range they both have in common. ' Pietas ' was seldom applied to feelings the Bomans cherished as friends, the attachment of a friend being purely volitional, and not a divinely ordained tie. All the more frequently the meaning of the word mounted up into celestial regions, wherein the ancients strove to yield themselves up to the Deity. ' Pietas ' was peculiarly the sentiment by which, from humility and gratitude combined, man should feel himself bound to the gods. For the expression of Roman devotion to country, parents, and children, however, ' caritas ' and ' pietas ' served alike, according as more stress was laid upon the ethical or the religious nature of these lofty duties. The distinction drawn between spontaneous affection and the prescriptive love for parents, husbands, children, relatives, and friends is likewise illustrated by the use of the adjectives. In classical Latin 'carus' means 'loved' in all cases of dutiful affection ; to apply to these 'amatus' would be frivolous. It is certainly otherwise with ' loving’ which is 'amans' even in the relations in which 'loved' is rendered by 'carus,' but with a special point. The playfulness attached to 'amans' by this use became so conspicuous that the word frequently meant 'amantissimus.'
A general, and, in its generality, necessarily indefinite word for almost the whole range of the feelings analysed was 'affectus.' Originally expressing but a vague impulse of interest or feeling, it soon came to denote a sensation which, however warm, was too transient, and took too little account of itself, to be designated by any more definite word. In this sense 'affectus' is a real affection, strong indeed, but not steady enough to ripen into conviction and declare itself as 'amor,' 'pietas,' 'caritas,' or 'dilectio ;' or which, even if it endures, has in it too much of passionate caprice to be able to make its choice between the different kinds of love, and expand into either the one or the other. Accordingly it is more impulsive than true ; given more to profession than fulfilment ; more exacting than vouchsafing. In the course of time, however, it assumed yet another and superior meaning. When, in the steady development of Roman society, existing differences of rank and opinion became more marked, and a corresponding reserve supervened in the expression of emotion, ' affectus ' came to be used for more quiet and persistent feeling. The play of feeling being in those later days fettered by many a social and individual restraint, ' affectus/ under the loose cloak of its meaning, without prejudice either to the truth or the ardour of the sentiment, was used to hide 'love.' It gradually became a word by which love might be spoken of allusively, and which implied love without mentioning it. When, together with the entire mental attitude of the Roman people, ‘affectus ' had raised itself to this stage of development, it was more frequently used for the designation of love than formerly, when indeed it spake more clearly, but, by its very demonstrativeness, made its instability too apparent to admit of being regarded as a deep and serious feeling. The old ' affectus ' is a clinging to persons and things, the possession of which is sought by uncontrolled impulse ; the later is a restful, sincere love, not exactly demonstrative, but eminently reliable. The former is often used in reference to the beauty of woman ; the latter preferably employed in respect of the relation between parents and children and friends.
63
An interesting difference separates 'affectus' from ' affectio.' Both words come from the same stem ; of the derivative syllables with which they are formed, tio, generally speaking, denotes a becoming, while tus is affixed to signify that which has become. In the present case, however, it is the reverse. ' Affectus ' is the more indefinite word, in which there is a play of all manner of shades, and which only by degrees succeeds in evolving a settled and pointed sense ; ' affectio,' from the very first, is a more exact, more clearly defined conception. For the explanation of this exceptional etymology we have to look to the vague purport of the stem from which both are derived. Since the termination tus indicates something effected, ' affectus’, as the stem has an ambiguous meaning, cannot but likewise embrace a wide and undetermined sense. In it that which has been effected, and accordingly exists, is the genuine child of a fickle parent, whose features it faithfully reflects. With ' affectio ' it is otherwise. A certain degree of deliberate concentration is required to watch the growth of a thing which, even when complete, is not a tangible entity, but a dim, fluid feeling, imperfectly condensed from the nebulous state. Hence ' affectio/ as part of the dictionary, is the product of reflection, whilst ' affectus/ as a concept, has sprung from the immediate observation of quick and susceptible but inconstant feelings. How these arise, only an attentive observer can tell. Too transient to remain long under the lens or to repay the observer for a special effort, they are neither easily scanned nor rapidly determined as to their essence and drift. But all the more certainly will faithful study ensure comparative precision, and lead to corresponding conclusions. ' Affectio ' has, accordingly, a visible tendency to crystallise the transient interest from which it takes its rise into a more intense feeling, and conceive it as a lasting sentiment. Whilst the ripe ' affectus ' is eager but fickle, ' affectio’ by analysing its growth, describes a less violent but more constant and earnest emotion. The same difference is apparent in another peculiarity of their application. 'Affectus ' is seldom used for ' love’ unless this exceptional meaning of the ambiguous word is made obvious by the context ; ' affectio’ on the other hand, defines the meaning of ' love ' sufficiently well to be able to express it by itself without elucidatory surroundings.
64
There still remains to be considered what, to the Roman world, was a characteristic kind of serviceable attachment or loving service ' studium.' In the olden days the political and social organisation of the commonwealth, in its essential features at least, was thought to be so good, so natural, and honourable an arrangement, that the subordinate looked upon services to his superior as a moral duty, and actually loved and cherished the patronus whose protection afforded him a place in the state. Based upon interdependence, interest became so interwoven with affection, that what was found to be advantageous and conducive to mutual profit was also regarded as auspicious and good. Not only on account of the palpable benefits derived, but also because of the sanctifying relation supposed to exist between the recognition and the gift, ' studium ' was the legitimate predilection each man felt for his nearest political masters, patrons, and friends. The important word denoted the intense devotion a man acknowledged to those who represented his interests in the state and raised him from an outlawed nondescript the natural position of man in antiquity to the rank of a recognised being, endowed with the right to exist and the claim to be respected. To this was superadded the further meaning of devotion to country, party, or revered persons, willingly served, even in the absence of a social or tribal tie. The most general meaning is good-will to man. Mutual love and service are, as a rule, presupposed by the word, restting, as it does, on the basis of an active interdependence. Even when occasionally expressing a superior's sentiments to wards a subordinate, mutual benefit is a constant feature in the serious term.
65
With these remarks on their tenor and drift, we couple some observations on the form of these interesting words. ‘Caritas ' and ' pietas ' are substantives, having, as a complement, corresponding adjectives, but no verbs. The reason is obvious. The concepts they express are assumed to be innate qualities of the human soul, displayed not only in action, but existing and influential even when there is no occasion for outward display. ' Diligere,' on the other hand, is solely a verb, and only in post-classic times produced a substantive, which was seldom used and can hardly be called Roman. The opposite of 'pietas' and ' caritas’ the meaning of ' diligere ' enables us to discover the cause of this formal difference. ' Pietas ' and ' caritas ' towards friends, relations, the country, and the gods, were dutiful sentiments of every right-minded Roman, man, woman, and child ; they were latent in the soul even though not exhibited every instant ; they were permanent realities, and therefore substantives. On the other hand, 'diligere ' is to love from choice. ' Diligere ' selects, esteems, and honours. It does not exist at all except when it acts, and consequently it is a verb. Being indispensable permanencies, even when they have not the opportunity of manifesting themselves, and seem to slumber in the recesses of the soul, ' pietas' and ‘caritas ' are therefore substantives; 'diligere’ as a practised faculty, must be a verb. For more varied and comprehensive use, and therefore in the verbal as well as the substantive form, we have the four remaining words ' amor,' ' studium’ ' affectus’ and ‘affectio.' The passion of ' amor ' is at once an active power and an innate element of the soul, a verb therefore, and at the same time a substantive. By its inmost nature ' studium ' is likewise driven to exert itself, whilst, on the strength of its ardent attachment, it claims at the same time to be an enduring reality : an 'amor ' transferred from ideal regions to the temperate zone of social intercourse, and ennobled by the fervent recognition of the mutual need with which it exalts the exchange of services and favours between man and man. Alike active and stable, this fervent notion suitably clothes itself in verbal as well as substantive dress. Bearing in mind that the verb attached to them does not go beyond the sense of 1 making an impression,' we can extend the same remark to 'affectus' and 'affectio.' In accordance with the usual condensation of meaning occurring in their positive part of speech, these two substantives display a pregnant reinforcement of the sense of the verb 'afficere.' From a mere ' making impression ' they transform the signification of their verb into a prompt albeit fugitive attachment. While the process of ' impression-making ' lasts, as happens in the case of the verb, no attachment has as yet been established ; the impression once made, it is but too frequently something more of a reality and a substantive than could have been foreseen.
67
II. ENGLISH.
The Englishman's love is always a free gift, depending more upon the will of the giver than upon social relations or kinship. Its various kinds differ from each other, not according to the relative position of the parties concerned, but according to the warmth and colouring infused by personal feeling. When the national mind is so disposed, it is only natural that almost every one of the English words for ' love ' should admit of being applied at will, independently of all other personal relations.
The most general designation is 'love.' Originally the passion which seeks to enjoy the presence and sympathy of the beloved, it has gradually come to be far more than this. With the desire for sweet communion it unites a more or less prominent spiritual trait, ennobling the passion and enlisting it into the unselfish service of the ideal. It thus becomes a real enthusiasm for the beautiful and the Good, which for the time being is seen embodied in the beloved object, and which by most men is acknowledged only in this short span of the springtime of the soul.
It culminates in a transient self-exaltation of his own nature, during which man is apt to fancy he has found a charm that shall give him a new joy in existence, impart a fresh purity of will, and bestow increased fitness for the battle of life.*
* To some languages the difference between the love of woman and the ideal enthusiasm inspired by it appears so considerable that it is marked by special words. In Danish, the former description of love is ' Kjaerlighed,' the latter 'Elskov.'
71
III. HEBREW.
¬As primitive antiquity differs from this cultured century and the devout past from the sceptical present, so is the ancient Jewish ' love ' opposed to the forms of the same concept prevailing in modern Europe. The various kinds of love possible between men the Hebrew distinguished as abstract and concrete, as inactive and active. Abstract and inactive love seemed to him essentially the same feeling whenever and wherever it arose ; the active sentiment he distinguished according to the character and relative position of the loving and the motives from which it sprang.
As long as love was described as mere feeling, one word sufficed to designate it in all its various relations between man and man ; but where stress was laid upon the beneficent purposes which accompany love and the felicitous results produced by it, he keenly saw manifold grades, and used several words of peculiarly delicate and specific synonymy. If this mode of conceiving love reflects only too well social relations, in which less count was taken of the intention than the deed, yet the deed, it should be observed, is ennobled by love, studious and deliberate love, which inspires the beneficent act. This is beautifully in accord with the attribution of the feeling, in all its Hebraic shades, to Jehovah, and with the derivation of all earthly love from the divine Fountain-head, which sanctifies its manifestations in the life of man.
' Ahav,' love as pure feeling which indeed may prove active, but does not need to do so in order to come up to its inherent idea designates love between man and woman, as well as between parents and children, brothers and sisters, between friends, mates, acquaintances, and all men generally ; figuratively, also, love for things, propensity to certain actions, even when modified to mere liking. It displays an inner proclivity without expressing itself as to the cause thereof, and, leaving this point altogether undetermined, has a tendency to appear to emanate from a warm heart rather than from a cool head. As between man and woman, it includes both passion and conjugal affection. The latter meaning is exemplified by the common Talmudic expressions, ' ahavas n'urim, esches n'urim,' 'the love of youth’, 'the wife of youth ; ' in the former more passionate sense ' ahav ' is capable of the highest poetic embellishment, as we find in Solomon's Song, where love is held ' as a banner over the beloved,' and all nature searched for florid imagery to portray its sweetness. Love's sacrifice, also, which gladly enters the service of the beloved being, and neither spares nor feels any trouble in promoting his or her good, has, from the earliest time, been added to the meaning of the word. Soaring into transcendental spheres, it comes to denote a passion which rates itself higher than all earthly things, and shines forth as the one absorbing ideal of life. 20 However, in this latter sense, now so general with European poets, the Hebraic term was but seldom used. Jewish antiquity, doubtless, knew the mood which throws away life in order to gratify love. But it regarded the feeling as the ebullition of hot, rash, and inconsiderate youth. They did not in those days suffer amorous despair to become a recognised condition of the soul, justified by and indicative of a glorious devotion to real or assumed worth. Still less did they permit love to degenerate into one of the conventional elegancies of life.
All these are innovations.
суббота, 27 июня 2009 г.
Пословицы на хинди
Sabr kii ddaal men mevaa lagtaa hai. सब्र की ढाल में मेवा लग्ता है ॥ На ветке терпения созревает плод.
Sabr kii daad Khudaa ke haath hai. सब्र की दाद खुदा के हाथ है ॥ Дар терпения рука Божья.
Sabr kii daad Khudaa degaa. सब्र की दाद खुदा देगा ॥ Дар терпения даст Бог.
Sacchaaii men Khudaa kii suurat hai. सच्चाई में खुदा की सूरत हे ॥ В истине Божий лик.
आद हिन्दू, बाद मुसुल्मान ॥ сначала индус, потом мусульманин (намёк на обращение многих индусов в ислам).
आदी मिर्चाई का कौन साथ ? перец не подходит к имбирю. Буквально: «имбирность» несовместима с «перечностью» (आदा имбирь в невысушенном виде).
Aadmii aadmii antaar, koii hiiraa, koii kankar. आदमी आदमी अन्तार कोई हीरा, कोई कंक्ड़। Amongst men, some are gems and some are pebbles. Среди людей есть и жемчуг, и галька.
Aadmii anaaj kaa kiiraa hai. आदमी अनाज का कीड़ा है। Человек зерновой червяк (т.е. не может жить без хлеба).
आदमी अप्ने मत्लब में अन्धा हैं ॥ Человек слеп в отношении самого себя (в своих делах).
आदमी अश्रफ़ उल-मख्लूक़ात है॥ Человек самое благородное среди всех созданий.
आदमी को ढ़ाई गज़ कफ़न काफ़ी है ॥ Человеку вполне хватает двух с половиной ярдов савана. ढ़ाई два с половиной; गज़ ярд; कफ़न саван
Sabr kii daad Khudaa ke haath hai. सब्र की दाद खुदा के हाथ है ॥ Дар терпения рука Божья.
Sabr kii daad Khudaa degaa. सब्र की दाद खुदा देगा ॥ Дар терпения даст Бог.
Sacchaaii men Khudaa kii suurat hai. सच्चाई में खुदा की सूरत हे ॥ В истине Божий лик.
आद हिन्दू, बाद मुसुल्मान ॥ сначала индус, потом мусульманин (намёк на обращение многих индусов в ислам).
आदी मिर्चाई का कौन साथ ? перец не подходит к имбирю. Буквально: «имбирность» несовместима с «перечностью» (आदा имбирь в невысушенном виде).
Aadmii aadmii antaar, koii hiiraa, koii kankar. आदमी आदमी अन्तार कोई हीरा, कोई कंक्ड़। Amongst men, some are gems and some are pebbles. Среди людей есть и жемчуг, и галька.
Aadmii anaaj kaa kiiraa hai. आदमी अनाज का कीड़ा है। Человек зерновой червяк (т.е. не может жить без хлеба).
आदमी अप्ने मत्लब में अन्धा हैं ॥ Человек слеп в отношении самого себя (в своих делах).
आदमी अश्रफ़ उल-मख्लूक़ात है॥ Человек самое благородное среди всех созданий.
आदमी को ढ़ाई गज़ कफ़न काफ़ी है ॥ Человеку вполне хватает двух с половиной ярдов савана. ढ़ाई два с половиной; गज़ ярд; कफ़न саван
вторник, 26 мая 2009 г.
Journal asiatique
Journal asiatique
Авторы: Société asiatique (Paris, France), Centre national de la recherche scientifique (France)
Издательство: Société asiatique., 1834
Serie 2, volume 14 (July-Dec 1834)
Место хранения оригинала: Нью-Йоркская публичная библиотека
Оцифровано: 1 апр 2008
Содержание
Djerir 13
De la litterature de l’orient 47
On a imprimé en 1818 les livres suivants [en Chine] : 72
Notice sur quelques auteurs géorgiens par M Brosset 151 (143)
Notice sur la vie et les travaux de M. Abel Remusat 213 (205)
Rachid ad-Din 356 (348)
Khitans, Mongols, persan
Aperçu general de la langue georgienne par M Brosset 377 (369)
Note sur les idoles colossales à Bamian par Al Burnes 478 (470)
Vers persans G de L [Grangeret de la Grange] 82 (74)
brahmanes, bouddhistes, Bouddha
Maximes en Arabe G de L 177 (169)
Ngari, tramontana, Turfan
258 (250)
Lamiyyat ul-Arab poème de Schanfara traduction nouvelle de Fresnel
Enfants de ma mère, retournez sur vos pas : il me faut d’autres compagnons que vous, une autre famille que la votre.
269
Conseils (en Arabe)
لا تَعِيرُنّ اذا ما استطعت كتاباً فمتًي اعرته رَاَْيْتَ العذاب كم مِنْ كتاب اعرته لصديق قَطْع الوَدَاد وضاع الكتاب
V أعار III عاور одалживать
نّ «нун усиления»
اِسْتَطَاعَ мочь
فمتي и когда бы ни
كم مِنْ сколько
عذاب мука, страдание
قطع [n] разрыв
وداد любовь, симпатия
ضَاعَ ( ـِ ) [v] be lost
Покуда можешь, не одалживай книг. Если одолжишь, у тебя будут все основания к раскаянию в этом. Сколько раз книга, одолженная другу, была причиной разрыва, а книгу так и не вернули.
لا تَعِيرُنّ Здесь применяется форма т.н. условного наклонения для выражения запрета. Нун усиления подчёркивает категоричность запрета. В настоящее время нун усиления вышел из употребления.
Tant que tu pourras, ne prête point de livres. Si tu en prêtes, tu auras lieu de t’en repentir. Que de fois un livre preté à un ami est devenu la cause d’une rupture, sans que le livre ait été rendu !
La mort de Zohaïr 325 (317)
Tchao mei hiang ou les Intrigues d’une soubrette comédie 433
Table generale 581
Популярные отрывки
J'en jure par vos vies, celui-là ne tombera jamais dans la détresse qui a du jugement et sait marcher la nuit, cherchant ce qu'il aime, évitant ce qu'il déteste. A défaut de vous, j'ai là-bas toute une famille : le loup, coureur infatigable, la panthère au poil ras et lisse, l'hyène au poil hérissé. Voilà mon monde. Avec ces gens-là, un secret confié n'est point divulgué, et le coupable n'est point abandonné en punition de sa faute. Tous, ils repoussent l'insulte, tous sont braves,... - Стр. 255
Встречается в книгах (13) с 1834 по 1958
... qui dort sur les bananiers ; que la fleur qui croît dans le palais de la Lune abaisse son ombre sur la cime des arbres ; que la jeune beauté... - Стр. 539
Встречается в книгах (8) с 1834 по 1928
Il paraît qu'elle s'intéresse beaucoup à lui. (A Siaoman.) Son état s'aggrave de plus en plus; la maladie va le conduire par degrés 'au tombeau. SIAO-MAN , à part. Est-il possible qu'il soit réduit à cet état ! Je n'ose l'interroger avec trop d'instances. Comment donc faire? Quel remède? - Стр. 523
Встречается в книгах (9) с 1834 по 1890
II parcourt l'univers de l'ouest à l'orient; «Et son métal sonore, et son lustre brillant, « Rend le riche joyeux par son air souriant, "Toute affaire prospère à lui se mariant. " Que le mortel che'rit son regard sémillant ! " On le dirait des cœurs souffle vivifiant, " Si ma bourse l'enferme , alors je suis re'gnant , «Fût même ma tribu dans un sort de'faHIant. - Стр. 563
Встречается в книгах (7) с 1834 по 1966
... et les enroule sur le fuseau. Je me mets en course le matin, n'ayant pris qu'une bouchée , comme un loup aux fesses maigres et au poil gris, qu'une solitude conduit à une autre. Il part au point du jour, entortillant la faim dans les replis de ses entrailles, trottant contre le vent, s'élançant au fond des ravins, et trottant de plus belle. Mais, après une quête vaine , quand le besoin l'a chassé de tous les lieux où le besoin l'avait poussé, il appelle. A sa voix répondent des loups... - Стр. 257
Встречается в книгах (12) с 1834 по 1962
Fan-sou, je veux raisonner sérieusement avec toi. FAN-SOU. Feu le ministre d'état a gouverné sa maison avec tant de sévérité que les domestiques et les servantes n'osaient pas faire une démarche contraire aux rites. Aujourd'hui, mademoiselle, vous mettez en oubli les instructions que vous avez reçues dans votre enfance; vous ne cultivez pas les vertus de votre sexe; vous désobéissez à votre tendre mère, au point d'envoyer des billets à un jeune homme. - Стр. 526
Встречается в книгах (8) с 1834 по 1861
Tous ils repoussent l'insulte; tous sont braves , moins braves que moi cependant quand il faut soutenir le choc des premiers chevaux de l'ennemi ; mais je leur cède le pas quand il s'agit d'attaquer les vivres , alors que le plus glouton est le plus diligent. Tout cela n'est que l'effet d'une générosité qui déborde , et par laquelle je prétends m'élever au-dessus d'eux, et ici le prétendant est en effet le plus digne. Trois fidèles amis me tiendront lieu de ces hommes qui ne savent pas rendre... - Стр. 255
Встречается в книгах (9) с 1834 по 1958
J'en détourne ma pensée et finis par l'oublier. Au besoin, j'avale une motte de terre plutôt que de subir l'hospitalité d'un homme arrogant qui me croirait son débiteur parce qu'il m'aurait donné à manger. - Стр. 256
Встречается в книгах (16) с 1834 по 2006
Elle cite quelques traits de personnages historiques , et elle ajoute : Mais en vérité ils n'approchaient pas encore de ce jeune homme. Après avoir vu la figure de Siao-Man , le premier jour il a oublié de manger; le second jour, il n'a pas dormi; le troisième jour, il est tombé malade; le quatrième jour, il a gardé le lit. - Стр. 512
Встречается в книгах (6) с 1838 по 1855
Voyez donc comme ces fleurs sont vermeilles ; elles ressemblent à une étoffe de soie brodée; voyez la verdure des saules; de loin on dirait des masses de vapeurs qui se balancent dans l'air. Nous jouissons de toutes les beautés du printemps. SIAO-MAN. Que ces perspectives sont ravissantes!.... FAN-SOU. (Elle chante.) Les fleurs et les saules semblent sourire à notre approche; le vent et la lune redoublent de tendresse. - Стр. 458
Встречается в книгах (10) с 1834 по 1886
Авторы: Société asiatique (Paris, France), Centre national de la recherche scientifique (France)
Издательство: Société asiatique., 1834
Serie 2, volume 14 (July-Dec 1834)
Место хранения оригинала: Нью-Йоркская публичная библиотека
Оцифровано: 1 апр 2008
Содержание
Djerir 13
De la litterature de l’orient 47
On a imprimé en 1818 les livres suivants [en Chine] : 72
Notice sur quelques auteurs géorgiens par M Brosset 151 (143)
Notice sur la vie et les travaux de M. Abel Remusat 213 (205)
Rachid ad-Din 356 (348)
Khitans, Mongols, persan
Aperçu general de la langue georgienne par M Brosset 377 (369)
Note sur les idoles colossales à Bamian par Al Burnes 478 (470)
Vers persans G de L [Grangeret de la Grange] 82 (74)
brahmanes, bouddhistes, Bouddha
Maximes en Arabe G de L 177 (169)
Ngari, tramontana, Turfan
258 (250)
Lamiyyat ul-Arab poème de Schanfara traduction nouvelle de Fresnel
Enfants de ma mère, retournez sur vos pas : il me faut d’autres compagnons que vous, une autre famille que la votre.
269
Conseils (en Arabe)
لا تَعِيرُنّ اذا ما استطعت كتاباً فمتًي اعرته رَاَْيْتَ العذاب كم مِنْ كتاب اعرته لصديق قَطْع الوَدَاد وضاع الكتاب
V أعار III عاور одалживать
نّ «нун усиления»
اِسْتَطَاعَ мочь
فمتي и когда бы ни
كم مِنْ сколько
عذاب мука, страдание
قطع [n] разрыв
وداد любовь, симпатия
ضَاعَ ( ـِ ) [v] be lost
Покуда можешь, не одалживай книг. Если одолжишь, у тебя будут все основания к раскаянию в этом. Сколько раз книга, одолженная другу, была причиной разрыва, а книгу так и не вернули.
لا تَعِيرُنّ Здесь применяется форма т.н. условного наклонения для выражения запрета. Нун усиления подчёркивает категоричность запрета. В настоящее время нун усиления вышел из употребления.
Tant que tu pourras, ne prête point de livres. Si tu en prêtes, tu auras lieu de t’en repentir. Que de fois un livre preté à un ami est devenu la cause d’une rupture, sans que le livre ait été rendu !
La mort de Zohaïr 325 (317)
Tchao mei hiang ou les Intrigues d’une soubrette comédie 433
Table generale 581
Популярные отрывки
J'en jure par vos vies, celui-là ne tombera jamais dans la détresse qui a du jugement et sait marcher la nuit, cherchant ce qu'il aime, évitant ce qu'il déteste. A défaut de vous, j'ai là-bas toute une famille : le loup, coureur infatigable, la panthère au poil ras et lisse, l'hyène au poil hérissé. Voilà mon monde. Avec ces gens-là, un secret confié n'est point divulgué, et le coupable n'est point abandonné en punition de sa faute. Tous, ils repoussent l'insulte, tous sont braves,... - Стр. 255
Встречается в книгах (13) с 1834 по 1958
... qui dort sur les bananiers ; que la fleur qui croît dans le palais de la Lune abaisse son ombre sur la cime des arbres ; que la jeune beauté... - Стр. 539
Встречается в книгах (8) с 1834 по 1928
Il paraît qu'elle s'intéresse beaucoup à lui. (A Siaoman.) Son état s'aggrave de plus en plus; la maladie va le conduire par degrés 'au tombeau. SIAO-MAN , à part. Est-il possible qu'il soit réduit à cet état ! Je n'ose l'interroger avec trop d'instances. Comment donc faire? Quel remède? - Стр. 523
Встречается в книгах (9) с 1834 по 1890
II parcourt l'univers de l'ouest à l'orient; «Et son métal sonore, et son lustre brillant, « Rend le riche joyeux par son air souriant, "Toute affaire prospère à lui se mariant. " Que le mortel che'rit son regard sémillant ! " On le dirait des cœurs souffle vivifiant, " Si ma bourse l'enferme , alors je suis re'gnant , «Fût même ma tribu dans un sort de'faHIant. - Стр. 563
Встречается в книгах (7) с 1834 по 1966
... et les enroule sur le fuseau. Je me mets en course le matin, n'ayant pris qu'une bouchée , comme un loup aux fesses maigres et au poil gris, qu'une solitude conduit à une autre. Il part au point du jour, entortillant la faim dans les replis de ses entrailles, trottant contre le vent, s'élançant au fond des ravins, et trottant de plus belle. Mais, après une quête vaine , quand le besoin l'a chassé de tous les lieux où le besoin l'avait poussé, il appelle. A sa voix répondent des loups... - Стр. 257
Встречается в книгах (12) с 1834 по 1962
Fan-sou, je veux raisonner sérieusement avec toi. FAN-SOU. Feu le ministre d'état a gouverné sa maison avec tant de sévérité que les domestiques et les servantes n'osaient pas faire une démarche contraire aux rites. Aujourd'hui, mademoiselle, vous mettez en oubli les instructions que vous avez reçues dans votre enfance; vous ne cultivez pas les vertus de votre sexe; vous désobéissez à votre tendre mère, au point d'envoyer des billets à un jeune homme. - Стр. 526
Встречается в книгах (8) с 1834 по 1861
Tous ils repoussent l'insulte; tous sont braves , moins braves que moi cependant quand il faut soutenir le choc des premiers chevaux de l'ennemi ; mais je leur cède le pas quand il s'agit d'attaquer les vivres , alors que le plus glouton est le plus diligent. Tout cela n'est que l'effet d'une générosité qui déborde , et par laquelle je prétends m'élever au-dessus d'eux, et ici le prétendant est en effet le plus digne. Trois fidèles amis me tiendront lieu de ces hommes qui ne savent pas rendre... - Стр. 255
Встречается в книгах (9) с 1834 по 1958
J'en détourne ma pensée et finis par l'oublier. Au besoin, j'avale une motte de terre plutôt que de subir l'hospitalité d'un homme arrogant qui me croirait son débiteur parce qu'il m'aurait donné à manger. - Стр. 256
Встречается в книгах (16) с 1834 по 2006
Elle cite quelques traits de personnages historiques , et elle ajoute : Mais en vérité ils n'approchaient pas encore de ce jeune homme. Après avoir vu la figure de Siao-Man , le premier jour il a oublié de manger; le second jour, il n'a pas dormi; le troisième jour, il est tombé malade; le quatrième jour, il a gardé le lit. - Стр. 512
Встречается в книгах (6) с 1838 по 1855
Voyez donc comme ces fleurs sont vermeilles ; elles ressemblent à une étoffe de soie brodée; voyez la verdure des saules; de loin on dirait des masses de vapeurs qui se balancent dans l'air. Nous jouissons de toutes les beautés du printemps. SIAO-MAN. Que ces perspectives sont ravissantes!.... FAN-SOU. (Elle chante.) Les fleurs et les saules semblent sourire à notre approche; le vent et la lune redoublent de tendresse. - Стр. 458
Встречается в книгах (10) с 1834 по 1886
четверг, 14 мая 2009 г.
Memoires historiques, politiques et militaires sur la Russie
Memoires historiques, politiques et militaires sur la Russie
Le general de Manstein
Tome premier
Lyon
1772
(Мемуары доходят до 1738 года)
13
Avis
17
Avertissement
25
Abregé de la vie
Христоф Герман фон Манштейн (Christophe Hermann de Manstein), сын Эрнеста Себастиана фон Манштейна (Ernest Sebastien de Manstein) и Доротеи фон Дитмар (Dorothée de Ditmar), родился в Петербурге 1 сентября 1711 года. Его отец, выходец из Богемии, принадлежал к древнему роду и обладал землями в Пруссии, куда его предки были вынуждены бежать по причине религиозных преследований. Приехав в Россию по призыву Петра Великого, он ревностно служил, сделав военную карьеру, и был назначен губернатором Ревеля в чине генерал-лейтенанта. В России он женился на мадмуазель фон Дитмар, принадлежавшей к знатному семейству Швеции, которое и по сей день обладает землями в Ливонии. Из четырёх её детей двое умерли в раннем возрасте. Единственная дочь, фрау фон Герсдорф, чей муж умер в чине капитана на русской службе, ещё жива и пребывает в Ливонии рядом с матерью.
Чтобы его закалить, отец приучал его с ранних лет к занятиям физкультурой и походам.
Юный Манштейн до возраста 13 лет посещал гимназию в Нарве. В это время фон Кальсоф (Kalsow) проезжал в Петербург и обратил внимание на молодого человека, имеющего склонность к военной службе. Он отвёз его в Берлин и представил прусскому королю. Последнему понравился юноша, поэтому он рекомендовал его в кадетский корпус. Через три года он вышел подпоручиком в полк маркграфа Карла. Ему поручили заняться рекрутским набором. Он объехал всю Германию.
В начале 1736 года он получил отпуск для посещения родителей в Ливонии. Желая иметь сына поближе к себе, отец предложил ему поступить на службу того государства, которому он сам служил. Сын мягко отказал отцу в этой просьбе, мотивируя долгом, призывающим его служить прусскому двору.
Видя упорство сына, отец хотел, чтобы тот по крайней мере посетил Петербург и навестил там дядю с материнской стороны, тайного советника фон Дитмара, посланника Швеции при дворе. Там его повсюду водил дядя и представил многим важным лицам. Наконец, его представили императрице Анне. Она спросила его. Не желает ли он поступить на русскую службу. Он ответил, что он бы не возражал, но у него нет полного отпуска с прусской службы. Анна ответила, что берёт на себя устройство этого. С этого момента он стал служить в России.
Он был принят капитаном в гренадерский полк Санкт-Петербурга. Этот полк входил в состав русской армии под командованием фон Миниха, которая готовилась выступить в поход против татар и турок в Крыму. Во главе 60 гренадер он взял с бою башню, которую защищали 160 янычар. Его произвели в секунд-майоры.
30
61
Memoires sur la Russie
90 Запорожцы
У них очень странные нравы. Никому из запорожцев не разрешается жениться в пределах их территории. Если же кто-нибудь женится, то его жена должна пребывать в соседнем крае, куда муж может отправляться время от времени. На свидание он должен отправляться без ведома старших. Каждый может оставить общество запорожцев, когда ему вздумается. Любой может записаться в запорожцы безо всяких церемоний, достаточно только объявить о своём согласии соблюдать их обычаи и подчиняться их законам. Вот почему невозможно точно определить численность их войска. Они подразделяются на несколько куреней [chambrées], и все находящиеся в столице запорожцев обязаны обедать и ужинать в общественных столовых. Они не терпят даже тех женщин, которых может привести к ним с собой посторонний. Во время войны с турками у запорожцев стоял гарнизон регулярных войск в ихз столице, представляющей собою укреплённый лагерь под названием Сечь. Командир гарнизона подполковник Глебов привёз с собой жену. Весьма скоро все козаки собрались, окружили дом и требовали, чтобы им отдали находящихся там женщин. Г-ну Глебову с большим трудом удалось их утихомирить с помощью нескольких бочек виноградной водки. Однако ему пришлось немедленно отослать из Запорожья жену во избежание новых бунтов.
Методы наказания провинившихся стол же странны, как и их образ жизни. Известно, что они большие разбойники и воры. Но если станет известно, что кто-нибудь украл какую-либо вещь у своего товарища, то провинившегося привязывают к столбу на главной площади. Рядом ставят бутыль водки, хлеб и несколько крупных палок. Каждый прохожий имеет право дать ему сколько угодно ударов палкой. После этого он может освежить несчастного глотком водки и куском хлеба. По усмотрению судей он может оставаться при вязанным к столбу круглосуточно до пяти дней. Если ему повезёт не скончаться под ударами, его снова принимают в общество.
Вся эта республика состоит из воров и разбойников, живущих грабежом и в мирное время, и во время войны. Гайдамаки, опустошающие Польшу, также запорожцы. Русский двор не может помешать их непрерывными набегам и вынужден даже их осторожно поступать с ними из страха, что они могут перейти на вражескую сторону.
92 Донские казаки
Донские казаки живут между Доном и Донцом. В их прекрасной стране много красивых городов и крупных сёл. Столица называется Черкассы. По происхождению они русские крестьяне, которые пришли к выводу, что иго их хозяев слишком тяжелое, и укрылись в этих краях, образовав республику. Затем они добровольно перешли под покровительство России, и двор обращается с ними мягко и осторожно. Это прекрасные солдаты. Они могут выставить до пятнадцати тысяч конных во время войны. Россия пользуется их поддержкой в борьбе против турок и кубанских татар. Главнокомандующий донских казаков именуется войсковой атаман, которого избирают из среды самых видных военачальников. Однако его избрание должно быть подтверждено двором.
Le general de Manstein
Tome premier
Lyon
1772
(Мемуары доходят до 1738 года)
13
Avis
17
Avertissement
25
Abregé de la vie
Христоф Герман фон Манштейн (Christophe Hermann de Manstein), сын Эрнеста Себастиана фон Манштейна (Ernest Sebastien de Manstein) и Доротеи фон Дитмар (Dorothée de Ditmar), родился в Петербурге 1 сентября 1711 года. Его отец, выходец из Богемии, принадлежал к древнему роду и обладал землями в Пруссии, куда его предки были вынуждены бежать по причине религиозных преследований. Приехав в Россию по призыву Петра Великого, он ревностно служил, сделав военную карьеру, и был назначен губернатором Ревеля в чине генерал-лейтенанта. В России он женился на мадмуазель фон Дитмар, принадлежавшей к знатному семейству Швеции, которое и по сей день обладает землями в Ливонии. Из четырёх её детей двое умерли в раннем возрасте. Единственная дочь, фрау фон Герсдорф, чей муж умер в чине капитана на русской службе, ещё жива и пребывает в Ливонии рядом с матерью.
Чтобы его закалить, отец приучал его с ранних лет к занятиям физкультурой и походам.
Юный Манштейн до возраста 13 лет посещал гимназию в Нарве. В это время фон Кальсоф (Kalsow) проезжал в Петербург и обратил внимание на молодого человека, имеющего склонность к военной службе. Он отвёз его в Берлин и представил прусскому королю. Последнему понравился юноша, поэтому он рекомендовал его в кадетский корпус. Через три года он вышел подпоручиком в полк маркграфа Карла. Ему поручили заняться рекрутским набором. Он объехал всю Германию.
В начале 1736 года он получил отпуск для посещения родителей в Ливонии. Желая иметь сына поближе к себе, отец предложил ему поступить на службу того государства, которому он сам служил. Сын мягко отказал отцу в этой просьбе, мотивируя долгом, призывающим его служить прусскому двору.
Видя упорство сына, отец хотел, чтобы тот по крайней мере посетил Петербург и навестил там дядю с материнской стороны, тайного советника фон Дитмара, посланника Швеции при дворе. Там его повсюду водил дядя и представил многим важным лицам. Наконец, его представили императрице Анне. Она спросила его. Не желает ли он поступить на русскую службу. Он ответил, что он бы не возражал, но у него нет полного отпуска с прусской службы. Анна ответила, что берёт на себя устройство этого. С этого момента он стал служить в России.
Он был принят капитаном в гренадерский полк Санкт-Петербурга. Этот полк входил в состав русской армии под командованием фон Миниха, которая готовилась выступить в поход против татар и турок в Крыму. Во главе 60 гренадер он взял с бою башню, которую защищали 160 янычар. Его произвели в секунд-майоры.
30
61
Memoires sur la Russie
90 Запорожцы
У них очень странные нравы. Никому из запорожцев не разрешается жениться в пределах их территории. Если же кто-нибудь женится, то его жена должна пребывать в соседнем крае, куда муж может отправляться время от времени. На свидание он должен отправляться без ведома старших. Каждый может оставить общество запорожцев, когда ему вздумается. Любой может записаться в запорожцы безо всяких церемоний, достаточно только объявить о своём согласии соблюдать их обычаи и подчиняться их законам. Вот почему невозможно точно определить численность их войска. Они подразделяются на несколько куреней [chambrées], и все находящиеся в столице запорожцев обязаны обедать и ужинать в общественных столовых. Они не терпят даже тех женщин, которых может привести к ним с собой посторонний. Во время войны с турками у запорожцев стоял гарнизон регулярных войск в ихз столице, представляющей собою укреплённый лагерь под названием Сечь. Командир гарнизона подполковник Глебов привёз с собой жену. Весьма скоро все козаки собрались, окружили дом и требовали, чтобы им отдали находящихся там женщин. Г-ну Глебову с большим трудом удалось их утихомирить с помощью нескольких бочек виноградной водки. Однако ему пришлось немедленно отослать из Запорожья жену во избежание новых бунтов.
Методы наказания провинившихся стол же странны, как и их образ жизни. Известно, что они большие разбойники и воры. Но если станет известно, что кто-нибудь украл какую-либо вещь у своего товарища, то провинившегося привязывают к столбу на главной площади. Рядом ставят бутыль водки, хлеб и несколько крупных палок. Каждый прохожий имеет право дать ему сколько угодно ударов палкой. После этого он может освежить несчастного глотком водки и куском хлеба. По усмотрению судей он может оставаться при вязанным к столбу круглосуточно до пяти дней. Если ему повезёт не скончаться под ударами, его снова принимают в общество.
Вся эта республика состоит из воров и разбойников, живущих грабежом и в мирное время, и во время войны. Гайдамаки, опустошающие Польшу, также запорожцы. Русский двор не может помешать их непрерывными набегам и вынужден даже их осторожно поступать с ними из страха, что они могут перейти на вражескую сторону.
92 Донские казаки
Донские казаки живут между Доном и Донцом. В их прекрасной стране много красивых городов и крупных сёл. Столица называется Черкассы. По происхождению они русские крестьяне, которые пришли к выводу, что иго их хозяев слишком тяжелое, и укрылись в этих краях, образовав республику. Затем они добровольно перешли под покровительство России, и двор обращается с ними мягко и осторожно. Это прекрасные солдаты. Они могут выставить до пятнадцати тысяч конных во время войны. Россия пользуется их поддержкой в борьбе против турок и кубанских татар. Главнокомандующий донских казаков именуется войсковой атаман, которого избирают из среды самых видных военачальников. Однако его избрание должно быть подтверждено двором.
пятница, 8 мая 2009 г.
A Discourse Concerning the Confusion of Languages at Babel
A Discourse Concerning the Confusion of Languages at Babel: Proving it to Have Been Miraculous, from the Essential Difference Between Them, Contrary to the Opinion of Mons. Le Clerc, and Others : with an Enquiry Into the Primitive Language, Before that Wonderful Event
Авторы: William Wotton
Издательство: printed for S. Austen; and W. Bowyer, 1730
Место хранения оригинала: Мичиганский университет
Оцифровано: 17 фев 2006
Всего страниц: 70
London
1730
Содержание
5
Canaan, Egypt, Galileo
16 (11)
Shaphah,
17
Spain, Idiom, France
21
Catalan, Portuguese
24 (16)
Человек на разных языках
seven, Hebrew, Number
27 (19)
13 спряжений у арабов, в арамейском 6, в древнееврейском 7.
28
Verbs, Hebrew, Arabic
Популярные отрывки
... Behold, the people is one, and they have all one language ; and this they begin to do : and now nothing will be restrained from them, which they have imagined to do. Go to, let us go down, and there confound their language, that they may not understand one another's speech." So the Lord scattered them abroad from thence upon the face of all the earth : and they left off to build the city. - Стр. 16 (8)
And the Lord came down to see the city and the tower, which the children of men builded. And the Lord said, Behold the people is one, and they have all one language ; and this they begin to do : and now nothing will be restrained from them, which they have imagined to do. Go to, let us go down, and there confound their language, that they may not understand one another's speech. - Стр. 15 (7)
Grisons language 21
Самая легкая и простая грамматика у арабского (Ockleii Introduct.ad lingu.orient.) 40
Lingua Arabica est omnium quotquot extant longe copiosissima; infinita fere sunt ejus vocabula, quae quoque multiplices obtinent significationes: Tredecim habet conjugationes quae diversam plerumque significationem habent: Ejus Anomaliae sunt paucissime; nam in Grammatica Arabica plurimi canones occurrunt, quibus nulla est exceptio. Idcirco licet a nonnullis propter immensam verborum copiam omnium Linguarum habeatur difficillima, nihilominus quod Grammaticas Regulas attinet, omnium (excepta forsan Persica) facillima est et simplicissima (Ockleii Introduct.ad lingu.orient. pag. 129, 130).
Арабский язык самый обильный из всех существующих языков. В нем почти бесконечное число слов, которые к тому же имеют много значений. У него 13 спряжений, имеющих в большинстве случаев различное значение. Отклонений от правил очень мало. Ибо в арабской грамматике есть множество правил без всяких исключений. Поэтому хотя некоторые почитают его самым трудным из всех языков вследствие огромного обилия слов, тем не менее, в отношении грамматических правил он из всех языков самый легкий и простой (если не считать, пожалуй, персидского).
Авторы: William Wotton
Издательство: printed for S. Austen; and W. Bowyer, 1730
Место хранения оригинала: Мичиганский университет
Оцифровано: 17 фев 2006
Всего страниц: 70
London
1730
Содержание
5
Canaan, Egypt, Galileo
16 (11)
Shaphah,
17
Spain, Idiom, France
21
Catalan, Portuguese
24 (16)
Человек на разных языках
seven, Hebrew, Number
27 (19)
13 спряжений у арабов, в арамейском 6, в древнееврейском 7.
28
Verbs, Hebrew, Arabic
Популярные отрывки
... Behold, the people is one, and they have all one language ; and this they begin to do : and now nothing will be restrained from them, which they have imagined to do. Go to, let us go down, and there confound their language, that they may not understand one another's speech." So the Lord scattered them abroad from thence upon the face of all the earth : and they left off to build the city. - Стр. 16 (8)
And the Lord came down to see the city and the tower, which the children of men builded. And the Lord said, Behold the people is one, and they have all one language ; and this they begin to do : and now nothing will be restrained from them, which they have imagined to do. Go to, let us go down, and there confound their language, that they may not understand one another's speech. - Стр. 15 (7)
Grisons language 21
Самая легкая и простая грамматика у арабского (Ockleii Introduct.ad lingu.orient.) 40
Lingua Arabica est omnium quotquot extant longe copiosissima; infinita fere sunt ejus vocabula, quae quoque multiplices obtinent significationes: Tredecim habet conjugationes quae diversam plerumque significationem habent: Ejus Anomaliae sunt paucissime; nam in Grammatica Arabica plurimi canones occurrunt, quibus nulla est exceptio. Idcirco licet a nonnullis propter immensam verborum copiam omnium Linguarum habeatur difficillima, nihilominus quod Grammaticas Regulas attinet, omnium (excepta forsan Persica) facillima est et simplicissima (Ockleii Introduct.ad lingu.orient. pag. 129, 130).
Арабский язык самый обильный из всех существующих языков. В нем почти бесконечное число слов, которые к тому же имеют много значений. У него 13 спряжений, имеющих в большинстве случаев различное значение. Отклонений от правил очень мало. Ибо в арабской грамматике есть множество правил без всяких исключений. Поэтому хотя некоторые почитают его самым трудным из всех языков вследствие огромного обилия слов, тем не менее, в отношении грамматических правил он из всех языков самый легкий и простой (если не считать, пожалуй, персидского).
вторник, 31 марта 2009 г.
A Journey Into Siberia made by order of the king of France
A Journey Into Siberia made by order of the king of France
Путешествие в Сибирь по приказу короля Франции
M. L’abbé Chappe d’Auteroche
Of the Royal Academy of Sciences at Paris, in 1761
Translated from the French (перевод с французского)
London
1770
46
Более богатые люди в Польше кушают много свинины и квашеной капусты (sour krout), представляющей из себя капусту, разрезанную на куски и брошенную в воду на несколько месяцев для квашения. Они также едят суп, называемый ими barsez [борщ]. Его делают из сока свёклы, квашенной путём помещения её в бочку на несколько месяцев. Эту жидкость смешивают с водой, сливками и мясом (если у них оно есть). Они полагают, что это очень вкусное блюдо.
47
Мы прибыли в Ригу в десять часов вечера. Мы остановились в гостинице «Криг». Когда мы вошли туда, постояльцы только что закончили ужин. Со стола было убрано всё, кроме бутылок с вином и стаканов. У каждого была трубка в три фута длины. Одни сидели облокотившись на стол, другие вольно развалились в креслах с расстёгнутыми сюртуками. Слышен был только звон стаканов и бутылок и причмокивание курящих. Клубы дыма были столь густыми, что с трудом можно было видеть сидевших в дальнем конце залы. Несколько хорошеньких служанок сновали туда и сюда. Они были изящно одеты и, казалось, не собирались особенно гордиться обладанием целомудрия.
Двина вдвое шире Сены. Дворян в Риге мало, это главным образом приезжие, так как в основном жители купцы.
49
Вымогатели-крестьяне
51
Наконец мы прибыли в Санкт-Петербург 13 февраля после десятидневного путешествия. Каждый день с нами происходило столько несчастных случаев, что я не чаял достигнуть Сибири во время для проведения наблюдений.
52
Я отправился из Петербурга 10 марта на четырёх санях. В сани запрягли пять лошадей. Мы отправились в последнюю неделю масленицы, когда русские редко выезжают ввиду распущенности народа, который сильно напивается в эту пору и предается всем видам излишеств.
57
13 марта я прибыл в Городню, деревушку между Тверью и Клином.
58
Приехал в Москву 14 марта ночью. Сани мои совершенно развалились.
59
Я выехал 17 марта утром, приняв решение вовсе не останавливаться.
62
Я прибыл в Нижний Новгород 20 марта после обеда.
62
Глубина Волги 32 фута. Ширина 318 футов перед впадением в неё Оки.
65
Сколь прекрасно расположение города, столь же ужасно построены дома. Почти все из дерева, лишь несколько из кирпича.
Мальчиков здесь женят в 14 или 15 лет, девочек отдают замуж в 13. Часто женщины рожают детей вплоть до пятидесяти лет. Можно поэтому предположить, что страна густо населена. Но это не так. Девочек рано отдают замуж во избежание распутства.
21 марта вечером я выехал из Нижнего Новгорода. 22 марта вечером прибыли в Косьмодемьянск. Русские называют эту деревню городом.
67
Я прибыл в Шуметри 23 в десять часов утра.
69
Прибытие в Царёвококшайск. Рубль стоит 4 шиллинга 6 пенсов.
Был великий пост. Его русские соблюдают очень строго. Их пища состоит из плохо испечённого черного хлеба и овсяной каши на воде, которую более зажиточные приправляют конопляным маслом. Для питья у них квас, приготовленный из заквашенных на воде отрубей и муки. Это приятная жидкость жёлтого цвета, но кислее уксуса и с таким вкусом, что непривычные пить ее не могут. В другие сезоны года их пища состоит главным образом из рыбы и пирогов. Они имеют около трёх дюймов толщиной и наполнены рыбой под названием снетки (siantki). Русские принимают пищу за столом, где они размещаются вокруг чугуна с овсяной кашей. Некоторые сидят, другие стоят.
70
Дома освещаются берёзовыми лучинами. В двухэтажных домах на первом живут животные, на втором люди. Второй этаж разделён на две части. В одной хранят провизию, в другой располагаются люди. Печь занимает четверть комнаты. Трубы нет, вместо неё дыра в потолке. Топят печи раз в день: в семь или восемь утра.
71
Русские весьма привержены православию и прилежно соблюдают Великий Пост, заставляя соблюдать его даже детей пяти лет.
72
В каждом доме есть своего рода небольшая часовня с изображением святого – покровителя дома. Выходя из дома русские несколько минут крестятся, кланяясь святому в часовне и читая молитву. I once saw one of these country people strike his head so violently against a post in the eagerness of bending forwards, that he turned quite pale immediately: notwithstanding which he went on with his prayers. Observing that every body was looking at him without offering him any assistance, I went up to him, and made him sit down; he found himself sick, but luckily received no other injury from this excess of devotion. Однажды я видел, как один из этих деревенских жителей так сильно ударился головой о столб, старательно совершая поклоны, что даже побледнел. Заметив, что остальные смотрели на него, не стараясь прийти не помощь, я подошёл к нему заставил присесть. К счастью, он не получил сильной травмы от избытка религиозного рвения.
73
В три часа пополудни 25 числа я прибыл в Хлынов, или Вятку, небольшой городок на одноимённой реке, где я остановился только на время замены саней.
На всём пути от Косьмодемьянска до Хлынова вся земля покрыта лесами. Очищены и обработаны только небольшие участки вокруг деревень. 26 числа в два часа пополудни я прибыл в Троицкое. Здесь я сменил лошадей.
74
После моего отправления из Москвы 12 числа я останавливался на ночёвку только в Нижнем Новгороде. В остальное время я оставался в основном в санях. Я сильно устал из-за того, что сани часто переворачивались. Мои спутники также не испытывали удовольствия от путешествия и проявляли признаки недовольства.
82
Бани
Путешествие в Сибирь по приказу короля Франции
M. L’abbé Chappe d’Auteroche
Of the Royal Academy of Sciences at Paris, in 1761
Translated from the French (перевод с французского)
London
1770
46
Более богатые люди в Польше кушают много свинины и квашеной капусты (sour krout), представляющей из себя капусту, разрезанную на куски и брошенную в воду на несколько месяцев для квашения. Они также едят суп, называемый ими barsez [борщ]. Его делают из сока свёклы, квашенной путём помещения её в бочку на несколько месяцев. Эту жидкость смешивают с водой, сливками и мясом (если у них оно есть). Они полагают, что это очень вкусное блюдо.
47
Мы прибыли в Ригу в десять часов вечера. Мы остановились в гостинице «Криг». Когда мы вошли туда, постояльцы только что закончили ужин. Со стола было убрано всё, кроме бутылок с вином и стаканов. У каждого была трубка в три фута длины. Одни сидели облокотившись на стол, другие вольно развалились в креслах с расстёгнутыми сюртуками. Слышен был только звон стаканов и бутылок и причмокивание курящих. Клубы дыма были столь густыми, что с трудом можно было видеть сидевших в дальнем конце залы. Несколько хорошеньких служанок сновали туда и сюда. Они были изящно одеты и, казалось, не собирались особенно гордиться обладанием целомудрия.
Двина вдвое шире Сены. Дворян в Риге мало, это главным образом приезжие, так как в основном жители купцы.
49
Вымогатели-крестьяне
51
Наконец мы прибыли в Санкт-Петербург 13 февраля после десятидневного путешествия. Каждый день с нами происходило столько несчастных случаев, что я не чаял достигнуть Сибири во время для проведения наблюдений.
52
Я отправился из Петербурга 10 марта на четырёх санях. В сани запрягли пять лошадей. Мы отправились в последнюю неделю масленицы, когда русские редко выезжают ввиду распущенности народа, который сильно напивается в эту пору и предается всем видам излишеств.
57
13 марта я прибыл в Городню, деревушку между Тверью и Клином.
58
Приехал в Москву 14 марта ночью. Сани мои совершенно развалились.
59
Я выехал 17 марта утром, приняв решение вовсе не останавливаться.
62
Я прибыл в Нижний Новгород 20 марта после обеда.
62
Глубина Волги 32 фута. Ширина 318 футов перед впадением в неё Оки.
65
Сколь прекрасно расположение города, столь же ужасно построены дома. Почти все из дерева, лишь несколько из кирпича.
Мальчиков здесь женят в 14 или 15 лет, девочек отдают замуж в 13. Часто женщины рожают детей вплоть до пятидесяти лет. Можно поэтому предположить, что страна густо населена. Но это не так. Девочек рано отдают замуж во избежание распутства.
21 марта вечером я выехал из Нижнего Новгорода. 22 марта вечером прибыли в Косьмодемьянск. Русские называют эту деревню городом.
67
Я прибыл в Шуметри 23 в десять часов утра.
69
Прибытие в Царёвококшайск. Рубль стоит 4 шиллинга 6 пенсов.
Был великий пост. Его русские соблюдают очень строго. Их пища состоит из плохо испечённого черного хлеба и овсяной каши на воде, которую более зажиточные приправляют конопляным маслом. Для питья у них квас, приготовленный из заквашенных на воде отрубей и муки. Это приятная жидкость жёлтого цвета, но кислее уксуса и с таким вкусом, что непривычные пить ее не могут. В другие сезоны года их пища состоит главным образом из рыбы и пирогов. Они имеют около трёх дюймов толщиной и наполнены рыбой под названием снетки (siantki). Русские принимают пищу за столом, где они размещаются вокруг чугуна с овсяной кашей. Некоторые сидят, другие стоят.
70
Дома освещаются берёзовыми лучинами. В двухэтажных домах на первом живут животные, на втором люди. Второй этаж разделён на две части. В одной хранят провизию, в другой располагаются люди. Печь занимает четверть комнаты. Трубы нет, вместо неё дыра в потолке. Топят печи раз в день: в семь или восемь утра.
71
Русские весьма привержены православию и прилежно соблюдают Великий Пост, заставляя соблюдать его даже детей пяти лет.
72
В каждом доме есть своего рода небольшая часовня с изображением святого – покровителя дома. Выходя из дома русские несколько минут крестятся, кланяясь святому в часовне и читая молитву. I once saw one of these country people strike his head so violently against a post in the eagerness of bending forwards, that he turned quite pale immediately: notwithstanding which he went on with his prayers. Observing that every body was looking at him without offering him any assistance, I went up to him, and made him sit down; he found himself sick, but luckily received no other injury from this excess of devotion. Однажды я видел, как один из этих деревенских жителей так сильно ударился головой о столб, старательно совершая поклоны, что даже побледнел. Заметив, что остальные смотрели на него, не стараясь прийти не помощь, я подошёл к нему заставил присесть. К счастью, он не получил сильной травмы от избытка религиозного рвения.
73
В три часа пополудни 25 числа я прибыл в Хлынов, или Вятку, небольшой городок на одноимённой реке, где я остановился только на время замены саней.
На всём пути от Косьмодемьянска до Хлынова вся земля покрыта лесами. Очищены и обработаны только небольшие участки вокруг деревень. 26 числа в два часа пополудни я прибыл в Троицкое. Здесь я сменил лошадей.
74
После моего отправления из Москвы 12 числа я останавливался на ночёвку только в Нижнем Новгороде. В остальное время я оставался в основном в санях. Я сильно устал из-за того, что сани часто переворачивались. Мои спутники также не испытывали удовольствия от путешествия и проявляли признаки недовольства.
82
Бани
суббота, 7 марта 2009 г.
An Essay on the Different Nature of Accent and Quantity
An Essay on the Different Nature of Accent and Quantity: With Their Use and Application in the English, Latin, and Greek Languages: Containing Remarks on the Metre of the English; on the Origin and Aeolism of the Roman; on the General History of the Greek; with an Account of Its Ancient Tones ...
Авторы: John Foster, John Taylor, Henry Gally, Jeremiah Markland, Marcus Musurus, Markos Mousouros
Издательство: Printed by J.F. Dove for R. Priestley,
Second edition
London
1820
Место хранения оригинала: Мичиганский университет
Оцифровано: 20 сен 2007
Всего страниц: 388
Содержание
14
Preface
CHAP II 14
vowel, syllable, Greek
CHAP III 29
trochee, spondees, metre
CHAP IV 41
On the accent of the old Greeks Some passages of Dio 79
Dionysius Thrax, Suidas, Demosthenes
125 (90)
...the system of Greek accents was not so simple and obvious, as that of the Romans. The latter was so plain, as to be easily learnt without much instruction, or exercise in reading. But in Greek, the case was different. Novices in that language, whether children or strangers, were obliged to pay a more particular attention to the accent of it, as we may conclude from what is here said by Dionysius Halic. And by Dionysius Thrax, as cited by Sextus, “Idem Thrax sex facit partes Grammaticae: exercitatam in accentu lectionem, expositionem per tropos,” etc.
95
[Меланхтон о соблюдении диакритик греками и о пренебрежении их римлянами.]
96
This mistaken use of these marks in some Latin inscriptions made the judicious Gerard Vossius say, “they were cut by such illiterate persons as to deserve not the least regard.”
CHAP VI
132 (97)
“Veteres quidem Graeci (says Caninius) accentus pronunciabant, non scribebant. Quod ex Elenchis Aristotelis potest intelligi”.
137
Аристофан. Vossius называет его literator. Suidas называет его grammaticus. Введенные им знаки называются προσῳδίαι.
Свида полагает, его время его жизни 145-ая Олимпиада, или за 200 лет до Р.Х. Витрувий полагает, что он жил при Птолемее Филадельфе.
Montfaucon:
Aristophanes Bysantinus προσῳδίαν sive accentus excogitavit. Non quod ad illam usque aetatem Graeca lingua accentibus et spiritibus caruerit : nulla enim potest lingua sine accentu et spiritu pronunciari. Sed quod ille ea, quae usus magister invexerat, ad certas normas et regulas deduxerit, signa et formas invenerit, quo loco essent constituendi accentus, docuerit. Montf. Palaeograph.Graec. 33.
Я считаю Аристофана первым, кто ввёл знаки акцентов, на основании мнения Salmasius, Huetius, Monfaucon. Они не пишут, откуда они это узнали. Однако их авторитет велик и их мнение согласуется с предполагаемым временем введения акцентов.
Те же самые знаки, с тем же названием упоминаются Аристоксеном, жившим веком ранее, а также Платоном, жившим полутора веками ранее.
139
Изобретение пунктуационных знаков также Аристофаном.
Before his time the words were written uno ac perpetuo ductu, the letters of the same and of different words at exactly the same distance, without ant mark of a pause to distinguish either sentences, or members of sentences, or words from one another.
До него слова писали без интервалов между ними. Буквы как одного и того же слова, так и разных слов писались на одинаковом расстоянии между ними без пробела для различения предложений или членов предложения, или слов друг от друга.
Строчные буквы были неизвестны. Все буквы были заглавными. “Literae unciales observantur in libris omnibus ad nonum usque saeculum” . – Palaeog. Recens. P. 12.
Предложенные им знаки применялись его последователями (грамматиками) в Александрии для той же цели, для которой их использовал сам изобретатель. Но авторы и переписчики в своей массе пренебрегали ими вплоть до седьмого века н.э.
На стр. 219 своей книги Monfaucon воспроизводит текст рукописи Посланий Апостола Павла, относящейся к 7-му веку. В ней есть акценты, проставленные одновременно с самим текстом. Вероятно, эта древнейшая книга такого рода.
Но даже грамматики в те времена не всегда пользовались этими знаками. Но хотя они и не получили всеобщего признания, они были известны уже Геллию:
Quas Graeci προσῳδίας dicunt, eas veteres docti tum notas vocum, tum moderamenta, tum accentiunculas appellabant. Lib. XIII. Cap. 6. Геллий жил примерно тридцатью годами ране Квинтилиана.
В рукописях 8 и 9-го веков эти знаки применяются неизменно правильно.
Однако затем было много случаев неправильного их применения, когда проставление акута считалось знаком удлинения любого слога, над которым он ставился.
Неправильное применение акцентов в греческом последовало, видимо за словами, проникшими в латынь. Мы произносим Helēna из Ἑλένη и idēa из ἰδέα: эти два слова, видимо, такого же рода, как и слова philosophía и prosodía, упомянутые Меланхтоном. То есть это слова, которые при переходе в латынь перенесли свой акут вместе с собой и сохранили его на penultima, хотя латинский метод акцентуации должен был бы естественным образом отодвинуть его на antepenultima.
CHAP VII 139
short syllable, Nete, Plato
CHAP VIII 149
arsis and thesis, enclitic, primus ab
Objections to the irregularity of the present Greek accents 168
enclitic, atonies, oxytone
CHAP X 191
Muretus, Sir John Cheke, lego
CHAP XI 198
Isaac Vossius, diapente, oxytones
INTRODUCTION 279
Oxytones, ancient Greek language, Verbal nouns
Contrary to analogy reason and quantity 290
diphthongs, optative mood, Romanis
Contradictory to itself 296
plur, declension, genit
A due regard cannot be had at the same time 304
accent and quantity, Dionysius, pronunciation
What rhythm is 310
Metre, aret, different senses
Men are led to accent their words partly by the con 316
temper will love, placing of accents, whereas the common
Barbarity of accents in the modern Greek language 317
Demosthenes, additur, Ulpian
An argument to prove the antiquity of accents from 326
Greece, Aristophanes of Byzantium, Goths
System of accents not formed at once 332
ancient Greek language, Eustathius, corrupt pronunciation
SECOND DISSERTATION 337
University of Oxford, Bishop Gardiner, Hebrew Bible
Design of the former Dissertation and of this 345
nihil, ultima, ilium
Another passage of Dionysius considered 352
satiety, icai, Quinctilian
An essential difference between vocal utterance 360
arpo, Hephaestion, long syllable
The hard or rough breathing as well as the acute 370
Hephaestion, Plautus, Heliodorus
408 (371)
Иосиф Скалигер о том, что римляне при заимствовании греческих слов следовали акценту, а не количеству слога.
Unhandsome expressions made use of by Mr Foster 377
nounced according, understanding and heart, sound long
418
Index
Популярные отрывки
Sometimes with secure delight The upland hamlets will invite, When the merry bells ring round, And the jocund rebecks sound To many a youth and many a maid Dancing in the chequered shade... - Стр. 35
Встречается в книгах (464) с 1782 по 2008
Scholiast, whose unweary'd pains Made Horace dull, and humbled Milton's strains. Turn what they will to Verse, their toil is vain, Critics like me shall make it Prose again. Roman and Greek Grammarians! know your Better: Author of something yet more great than Letter; While tow'ring o'er your Alphabet, like Saul, Stands our Digamma, and o'er-tops them all. - Стр. 72
Встречается в книгах (143) с 1751 по 2006
The schools of ancient sages; his, who bred Great Alexander to subdue the world, Lyceum there, and painted Stoa next : There shalt thou hear and learn the secret power Of harmony, in tones and numbers hit By voice or hand, and various-measured verse, JEolian charms and Dorian lyric odes... - Стр. 88
Встречается в книгах (208) с 1707 по 2008
... aut proxima extremae aut ab ea tertia. trium porro, de quibus loquor, media longa aut acuta aut flexa erit, eodem loco brevis utique gravem habebit sonum, ideoque positam ante se, id est ab ultima tertiam, acuet. - Стр. 42
Встречается в книгах (58) с 1693 по 2005
can read prose or verse according to both accent and quantity. For every accent, if it is any thing, must give some stress to the syllable upon which it is placed; and every stress that is laid upon a syllable must give some extent to it. For every elevation of the voice implied time, and time is quantity. - Стр. 304
Встречается в книгах (8) с 1809 по 1851
It may be remarked that accent, though closely united with quantity, is not only distinct from it, but in the formation of the voice really antecedent to it. The pitch, or height of the note is taken first, and then the continuance of it is settled ; by the former of these the accent is determined, by the latter the quantity. - Стр. 7
Встречается в книгах (8) с 1807 по 1850
Superest lectio: in qua puer ut sciat, ubi suspendere spiritum debeat, quo loco versum distinguere, ubi claudatur sensus, unde incipiat, quando attollenda vel submittenda sit vox, quo quidque flexu, quid lentius celerius, concitatius lenius dicendum, demonstrari nisi in opere ipso non potest. - Стр. 12
Встречается в книгах (38) с 1812 по 2003
The learned and able Dr. Foster, in his Essay on Accent and Quantity, animadverts upon the violence done to the quantity of the ancient languages by the English mode of pronunciation. After commenting on the attachment to quantity professed by modern scholars, he says : — " And yet this very quantity they do all (most of them without knowing it,) most grossly corrupt. This assertion, I am aware, is very repugnant to the prejudices of many persons, who have long flattered themselves with an opinion,... - Стр. 191
Встречается в книгах (5) с 1820 по 1859
The case is, we English cannot readily elevate a syllable without lengthening it, by which our acute accent and long quantity generally coincide, and fall together on the * same syllable. - Стр. 25
Встречается в книгах (5) с 1774 по 1844
Авторы: John Foster, John Taylor, Henry Gally, Jeremiah Markland, Marcus Musurus, Markos Mousouros
Издательство: Printed by J.F. Dove for R. Priestley,
Second edition
London
1820
Место хранения оригинала: Мичиганский университет
Оцифровано: 20 сен 2007
Всего страниц: 388
Содержание
14
Preface
CHAP II 14
vowel, syllable, Greek
CHAP III 29
trochee, spondees, metre
CHAP IV 41
On the accent of the old Greeks Some passages of Dio 79
Dionysius Thrax, Suidas, Demosthenes
125 (90)
...the system of Greek accents was not so simple and obvious, as that of the Romans. The latter was so plain, as to be easily learnt without much instruction, or exercise in reading. But in Greek, the case was different. Novices in that language, whether children or strangers, were obliged to pay a more particular attention to the accent of it, as we may conclude from what is here said by Dionysius Halic. And by Dionysius Thrax, as cited by Sextus, “Idem Thrax sex facit partes Grammaticae: exercitatam in accentu lectionem, expositionem per tropos,” etc.
95
[Меланхтон о соблюдении диакритик греками и о пренебрежении их римлянами.]
96
This mistaken use of these marks in some Latin inscriptions made the judicious Gerard Vossius say, “they were cut by such illiterate persons as to deserve not the least regard.”
CHAP VI
132 (97)
“Veteres quidem Graeci (says Caninius) accentus pronunciabant, non scribebant. Quod ex Elenchis Aristotelis potest intelligi”.
137
Аристофан. Vossius называет его literator. Suidas называет его grammaticus. Введенные им знаки называются προσῳδίαι.
Свида полагает, его время его жизни 145-ая Олимпиада, или за 200 лет до Р.Х. Витрувий полагает, что он жил при Птолемее Филадельфе.
Montfaucon:
Aristophanes Bysantinus προσῳδίαν sive accentus excogitavit. Non quod ad illam usque aetatem Graeca lingua accentibus et spiritibus caruerit : nulla enim potest lingua sine accentu et spiritu pronunciari. Sed quod ille ea, quae usus magister invexerat, ad certas normas et regulas deduxerit, signa et formas invenerit, quo loco essent constituendi accentus, docuerit. Montf. Palaeograph.Graec. 33.
Я считаю Аристофана первым, кто ввёл знаки акцентов, на основании мнения Salmasius, Huetius, Monfaucon. Они не пишут, откуда они это узнали. Однако их авторитет велик и их мнение согласуется с предполагаемым временем введения акцентов.
Те же самые знаки, с тем же названием упоминаются Аристоксеном, жившим веком ранее, а также Платоном, жившим полутора веками ранее.
139
Изобретение пунктуационных знаков также Аристофаном.
Before his time the words were written uno ac perpetuo ductu, the letters of the same and of different words at exactly the same distance, without ant mark of a pause to distinguish either sentences, or members of sentences, or words from one another.
До него слова писали без интервалов между ними. Буквы как одного и того же слова, так и разных слов писались на одинаковом расстоянии между ними без пробела для различения предложений или членов предложения, или слов друг от друга.
Строчные буквы были неизвестны. Все буквы были заглавными. “Literae unciales observantur in libris omnibus ad nonum usque saeculum” . – Palaeog. Recens. P. 12.
Предложенные им знаки применялись его последователями (грамматиками) в Александрии для той же цели, для которой их использовал сам изобретатель. Но авторы и переписчики в своей массе пренебрегали ими вплоть до седьмого века н.э.
На стр. 219 своей книги Monfaucon воспроизводит текст рукописи Посланий Апостола Павла, относящейся к 7-му веку. В ней есть акценты, проставленные одновременно с самим текстом. Вероятно, эта древнейшая книга такого рода.
Но даже грамматики в те времена не всегда пользовались этими знаками. Но хотя они и не получили всеобщего признания, они были известны уже Геллию:
Quas Graeci προσῳδίας dicunt, eas veteres docti tum notas vocum, tum moderamenta, tum accentiunculas appellabant. Lib. XIII. Cap. 6. Геллий жил примерно тридцатью годами ране Квинтилиана.
В рукописях 8 и 9-го веков эти знаки применяются неизменно правильно.
Однако затем было много случаев неправильного их применения, когда проставление акута считалось знаком удлинения любого слога, над которым он ставился.
Неправильное применение акцентов в греческом последовало, видимо за словами, проникшими в латынь. Мы произносим Helēna из Ἑλένη и idēa из ἰδέα: эти два слова, видимо, такого же рода, как и слова philosophía и prosodía, упомянутые Меланхтоном. То есть это слова, которые при переходе в латынь перенесли свой акут вместе с собой и сохранили его на penultima, хотя латинский метод акцентуации должен был бы естественным образом отодвинуть его на antepenultima.
CHAP VII 139
short syllable, Nete, Plato
CHAP VIII 149
arsis and thesis, enclitic, primus ab
Objections to the irregularity of the present Greek accents 168
enclitic, atonies, oxytone
CHAP X 191
Muretus, Sir John Cheke, lego
CHAP XI 198
Isaac Vossius, diapente, oxytones
INTRODUCTION 279
Oxytones, ancient Greek language, Verbal nouns
Contrary to analogy reason and quantity 290
diphthongs, optative mood, Romanis
Contradictory to itself 296
plur, declension, genit
A due regard cannot be had at the same time 304
accent and quantity, Dionysius, pronunciation
What rhythm is 310
Metre, aret, different senses
Men are led to accent their words partly by the con 316
temper will love, placing of accents, whereas the common
Barbarity of accents in the modern Greek language 317
Demosthenes, additur, Ulpian
An argument to prove the antiquity of accents from 326
Greece, Aristophanes of Byzantium, Goths
System of accents not formed at once 332
ancient Greek language, Eustathius, corrupt pronunciation
SECOND DISSERTATION 337
University of Oxford, Bishop Gardiner, Hebrew Bible
Design of the former Dissertation and of this 345
nihil, ultima, ilium
Another passage of Dionysius considered 352
satiety, icai, Quinctilian
An essential difference between vocal utterance 360
arpo, Hephaestion, long syllable
The hard or rough breathing as well as the acute 370
Hephaestion, Plautus, Heliodorus
408 (371)
Иосиф Скалигер о том, что римляне при заимствовании греческих слов следовали акценту, а не количеству слога.
Unhandsome expressions made use of by Mr Foster 377
nounced according, understanding and heart, sound long
418
Index
Популярные отрывки
Sometimes with secure delight The upland hamlets will invite, When the merry bells ring round, And the jocund rebecks sound To many a youth and many a maid Dancing in the chequered shade... - Стр. 35
Встречается в книгах (464) с 1782 по 2008
Scholiast, whose unweary'd pains Made Horace dull, and humbled Milton's strains. Turn what they will to Verse, their toil is vain, Critics like me shall make it Prose again. Roman and Greek Grammarians! know your Better: Author of something yet more great than Letter; While tow'ring o'er your Alphabet, like Saul, Stands our Digamma, and o'er-tops them all. - Стр. 72
Встречается в книгах (143) с 1751 по 2006
The schools of ancient sages; his, who bred Great Alexander to subdue the world, Lyceum there, and painted Stoa next : There shalt thou hear and learn the secret power Of harmony, in tones and numbers hit By voice or hand, and various-measured verse, JEolian charms and Dorian lyric odes... - Стр. 88
Встречается в книгах (208) с 1707 по 2008
... aut proxima extremae aut ab ea tertia. trium porro, de quibus loquor, media longa aut acuta aut flexa erit, eodem loco brevis utique gravem habebit sonum, ideoque positam ante se, id est ab ultima tertiam, acuet. - Стр. 42
Встречается в книгах (58) с 1693 по 2005
can read prose or verse according to both accent and quantity. For every accent, if it is any thing, must give some stress to the syllable upon which it is placed; and every stress that is laid upon a syllable must give some extent to it. For every elevation of the voice implied time, and time is quantity. - Стр. 304
Встречается в книгах (8) с 1809 по 1851
It may be remarked that accent, though closely united with quantity, is not only distinct from it, but in the formation of the voice really antecedent to it. The pitch, or height of the note is taken first, and then the continuance of it is settled ; by the former of these the accent is determined, by the latter the quantity. - Стр. 7
Встречается в книгах (8) с 1807 по 1850
Superest lectio: in qua puer ut sciat, ubi suspendere spiritum debeat, quo loco versum distinguere, ubi claudatur sensus, unde incipiat, quando attollenda vel submittenda sit vox, quo quidque flexu, quid lentius celerius, concitatius lenius dicendum, demonstrari nisi in opere ipso non potest. - Стр. 12
Встречается в книгах (38) с 1812 по 2003
The learned and able Dr. Foster, in his Essay on Accent and Quantity, animadverts upon the violence done to the quantity of the ancient languages by the English mode of pronunciation. After commenting on the attachment to quantity professed by modern scholars, he says : — " And yet this very quantity they do all (most of them without knowing it,) most grossly corrupt. This assertion, I am aware, is very repugnant to the prejudices of many persons, who have long flattered themselves with an opinion,... - Стр. 191
Встречается в книгах (5) с 1820 по 1859
The case is, we English cannot readily elevate a syllable without lengthening it, by which our acute accent and long quantity generally coincide, and fall together on the * same syllable. - Стр. 25
Встречается в книгах (5) с 1774 по 1844
Подписаться на:
Сообщения (Atom)